У-у-у! Ещё на роды он собирался, — качнула она головой. — Ну, порвалась немного. Пришлось заштопать. Ребёнок-то крупный. Три пятьсот… — её голос сорвался. — И как тебе только в голову могло прийти, что я такое скажу, — сипло произнесла она и вдруг расплакалась.
Наверное, первый раз в жизни он видел свою мать плачущей. Даже на похоронах отца Железная Елена не проронила ни слезинки. Может, рыдала, где никто не видит, не при сыне, но вот так…
— Прости, — обнял её Марк.
— И ты меня, — прошептала она. — Я знаю, да. Я бессердечная. Я бы могла. С любой другой. Что мне твоя жена, если погибнет твой ребёнок. Но эта девочка… — она недоговорила. Не смогла. Снова заплакала. — Господи, Марк, у тебя сын родился! — улыбнулась она сквозь слёзы.
А Марк не знал, что чувствовать.
Всё же у мужчин точно нет отцовского инстинкта, наивно подумал он, а потом…
Потом ему принесли малыша.
Боже, эти крошечные ручки. Эти малюсенькие ножки. Опухшие глазки, что рассматривали Марка так серьёзно и удивлённо, словно… Марк подумал «видели его в первый раз», но ведь так и есть — именно в первый раз они друг друга и видели. Отец и сын.
— Привет! — улыбнулся Марк.
И его малыш вдруг положил ручку на его палец. Сомкнул крошечные пальчики.
Марк прижал их к губам и расплакался.
— Мой сын, — отрывисто выдохнул он и вытер глаза.
— Можете зайти к жене, — сказал ему доктор улыбнувшись. — Она вас ждёт.
Так, с новорождённым сыном на руках Марк и вошёл в палату.
— Печенька, — улыбнулся он. — Смотри, кого я тебе принёс.
По дороге ему сказали, что она потеряла много крови и только после наркоза.
И она была бледнее полотна, но улыбнулась ему в ответ.
Марк положил ей ребёнка на грудь.
— Я знаю, как мы его назовём, — погладила она сына по щёчке.
— Я тоже, — улыбнулся Марк. — Макс?
— Да, — засмеялась Печенька. — И пусть в его жизни всё хорошее будет на максимум.
Мама вошла вслед за Марком. И Анина мама тоже приехала. И Ярослав. И Наташа. И Юля с Манном. Марк не знал, кто им сказал, но с ней был её муж, и Марк был рад их всех видеть.
И Аня тоже.
Боги, как же ей шло быть мамой!
И как же он был рад, что они у него есть: его жена и его сын.
Четыре года спустя…
Кто бы мог подумать, улыбнулась я, глядя в окно, что четыре года назад мы развелись.
Сегодня все собрались на даче.
Юный май уже макнул в свежую зелень ветки деревьев, но слегка — они ещё не закрывали ни синеву неба, ни гладь озера.
— Папа, смотли, как я могу, — кричал Максим, раскачиваясь на качелях.
Марк стоял рядом, держал на руках годовалую Лерочку и кривился от боли — дочь тянула его волосы, хватив цепкими пальчиками, и он кряхтел, но терпел.
На веранде чинно сидели две бабушки — баба Лена и баба Нина — вели светскую беседу о розах. Клумба с розами, коротко подстриженными с осени, на взгляд бабы Лены выглядела неплохо и хорошо перезимовала. Бабе Нине казалось, всё пропало: ни один куст не очухается.
Самые ценные и ранние, посаженные в горшки, стояли на застеклённой веранде и уже зацвели — по всему дому стоял стойкий запах махровой Гартентрауме, которую, по мнению Елены Сергеевны, стоило иметь в своём саду только ради аромата.
Розы — это было её хобби, обучение студентов — работа, дети — счастье, а Ярослав — удовольствие. В жизни всё должно быть гармонично по её авторитетному мнению.
Ярослав на этих её словах скромно улыбался. Она всё же вышла за него замуж.
И как сыр в масле каталась, зубоскалила моя мама. У той, конечно, всё было плохо: там болело, здесь побаливало (характер не меняют на шестом десятке лет), но на самом деле всё было хорошо. Она открыла для себя путешествия, и с группой подружек-пенсионерок, как она их называла, из туристической компании летала на Байкал и на Алтай, снимала вулканы на Камчатке, покоряла в горы в Абхазии, и на круизном лайнере с весны до осени — то в Тверь, то в Углич, то на Соловки.
— Да, могу себе позволить, — гордо говорила она соседкам, — у меня и дочь хорошо зарабатывает, и зять — глава финансовой компании.
Марка и правда поставили во главе российского филиала, он удачно продал ту самую нашу квартиру, удачно вложил деньги в акции. Сегодня ему исполнилось тридцать пять.
Мы с Ярославом хлопотали на кухне: он готовил мясо, я резала овощи — к обеду ждали гостей.
И да, я тоже неплохо зарабатывала. Мне было кому помогать с детьми, и я не тратила много времени на готовку и уборку — эти занимались няня и домработница, две замечательнейших деликатнейших женщины, ставшие для нас настоящим спасеньем.
Без них мне было ни за что не потянуть «Брендманн», который Артур Аркадьевич всё же взвалил на меня, как я не отпиралась. Теперь я была его правой рукой, а он владельцем.
Манн смеялся:
— Просто я раньше не понимал, как это трудно, когда у тебя одна рука и та левая.
Большую часть административной работы, он брал, конечно, на себя, мои функции — контролировать и стимулировать творческий процесс, а я всё же дочь, мать, жена, то кормлю, то беременная, то опять кормлю, и, кажется, опять беременная. Но я была ему безмерно благодарна за ум и мудрость, за то, что он что-то во мне разглядел и вдохновил расти и развиваться.
Хотя с мудростью, я, может, и поторопилась — у него опять была молодая подружка, но у каждого свои слабости.
Я вытерла руки и достала из кармана телефон.
«А помнишь твой день рождения в Стамбуле?» — написала я Марку, то есть Максимусу, мы до сих пор переписывались в том чате.
В окно я видела, как он получил сообщение, достал телефон, посмотрел на меня с недоумением. Потом открыл сообщение и улыбнулся.
«Конечно», — написал он.
На его день рождения четыре года назад мы полетели в Измир.
Пили на рынке ореховый кофе, гоняли голубей у башни с часами, целовались в старинном лифте, где звучала песня Дарио Морено, а потом взяли напрокат машину и по дороге в Эфес до хрипоты пели «Я пьян от любви» на турецком языке:
Иссох я, эх,
От мыслей тех…
Устал я, ох,
Люблю я всё ж…
И согретый майским солнцем
