Теперь мне уже не приходилось бороться с собой, чтобы сдержать слезы. Глаза мои были сухи, потому что я вновь преисполнилась чувства негодования. Я не плакала, пока гроб опускали в яму, а доктор Уорт бормотал какие-то слова, в которые я не давала себе труда вникнуть. Что могли означать эти слова, если он никогда не знал нежную женщину, которая когда-то звалась Бланч Горэм? Я полностью отключилась от него и тихо прочитала про себя свою собственную молитву. Элден Салуэй стоял рядом со мной, и впервые я почувствовала, что этот человек против своей воли сочувствует мне. Хотя все его помыслы и сосредоточены на Горэмах, все-таки он способен, криво улыбаясь, глядеть на окружающий мир. Улыбка его была адресована как себе самому, так и Силверхиллу.
Все было быстро кончено. Обычно те, кто участвовал в похоронах, рыдая, разъезжались на своих машинах, предпочитая, чтобы могилу заполняли землей без них. Доктор Уорт с профессиональным сочувствием задержал на мгновение мою руку в своей и пожелал мне счастливого возвращения домой. С каменным упрямством я заявила, что домой не поеду, и он тут же отдернул руку, как будто я его ущипнула. Я не стала провожать его взглядом, когда он покидал кладбище.
– А теперь что вы будете делать? – спросил Элден Салуэй. – Не могу ли я еще чем-нибудь быть вам полезен?
Ему явно не хотелось бросать меня на произвол судьбы. Столь же очевидно было и то, что его огорчает несправедливость происходящего. В течение нескольких минут мы стояли рядом, слушая, как земля ударяется о крышку гроба. Потом он угрюмо сказал:
– У меня в багажнике ваш чемодан. Я его подобрал в аэропорту. Где вы хотите, чтобы я его оставил?
– Захватите его с собой, – ответила я. – Я его заберу в Силверхилле.
Он сделал приветственный жест, не без уважения взглянул на меня и пошел в ту сторону, где дожидался серый автомобиль, так гармонировавший с домом Силверхилл. Я слышала, как он, урча, отъехал, но не стала провожать его взглядом. Отойдя от могилы, я стала бродить по пустынному мирному участку с его гранитными и мраморными надгробиями, склонами, поросшими травой, одуванчиками и лютиками. Здесь не было педантичной упорядоченности городского кладбища. Воздух был напоен запахом сосен, веял легкий ветерок, и над всем царил дух покоя. В таком месте невозможно было испытывать боль по безмятежно спящим вечным сном.
Слезы наконец-то брызнули из моих глаз, когда я увидела цветы на могилах. Могильщики закончили свое дело и ушли. Теперь не было никого, кто мог бы увидеть меня плачущей. Я вернулась посидеть на траве возле могилы мамы и теперь уж дала полную волю рыданиям от сознания, что бабушка не прислала ни единого бутончика на могилу покойной дочери, а я сама не нашла времени, чтобы позаботиться о цветах. Голая земля казалась грубой и безобразной. Моя мать не заслужила, чтобы ее могилу оставили в таком виде.
Я услышала мягкие звуки: кто-то легко бежал вниз по склону между могилами, и, оглянувшись, увидела появившегося на кладбище мальчика лет девяти. Это был нескладный паренек с торчавшими из-под коротких синих джинсов лодыжками. На одной стороне его светловолосой головы торчал вихор. Он держал в руке пучок увядающих полевых цветов. Мальчик отнес их на могилу, находившуюся недалеко от маминой, и осторожно положил на невысокий холмик. Несколько мгновений он неподвижно стоял спиной ко мне возле каменной надгробной плиты. Его маленькие плечики выражали явную скорбь. Потом он с усилием распрямился, обернулся и впервые увидел меня.
Это был, по-видимому, серьезный ребенок, в его карих глазах, разглядывавших меня, отражалось удивление. Пока он шел ко мне, я обратила внимание на треугольный овал его маленького личика, – личика с широкими скулами, сужающегося к острому подбородку. Его детский носик был усыпан веснушками и хотя еще не имел определившейся формы, был слегка вызывающим и составлял контраст с недетски серьезными глазами. Светлые ресницы были удивительно густые и длинные.
– Привет! – сказала я и, смахнув слезы, улыбнулась ему.
Он подошел ко мне совсем близко, все еще не спуская с меня глаз.
– Кто-то умер. – Это не был вопрос – просто констатация факта. Бросив быстрый взгляд на свежий холм земли, он, не мигая, уставился на меня. Заметил шрам на моей щеке, но не отвел глаз. Впрочем, взгляд ребенка никогда не выводил меня из равновесия. Впоследствии он, возможно, спросит, каким образом у меня на лице появилась эта отметина, но и это ничуть не уязвит меня.
– Да, умер, – подтвердила я. – Здесь только что похоронили мою мать.
Он понимающе кивнул.
– А моя мама – вон там. – Я видела, что ты принес ей цветы. Где ты их достал? У меня нет цветов доля маминой могилы.
– Если вы не против полевых цветов, то их кругом масса. Хотите, я вам покажу?
– Полевые цветы – самые лучшие, – сказала я. – Нарвать их я могу сама.
Он знал тут все углы и закоулки. Я засунула письмо Джулии Горэм в сумочку и пошла за ним к каменной стене. Она была низкой, мы легко перелезли через нее и набрали по целой охапке фиалок и лютиков, которые за их тонкую красоту называют "кружева королевы Анны". Когда мы вернулись и усыпали ими темный земляной холм, у меня немножко отлегло от сердца: во-первых, я смогла как-то выразить свою любовь, а во-вторых, мне помогал маленький человек, отнесшийся ко мне с сочувствием.
Впрочем, мальчик все еще не утолил своего любопытства – он уже не рассматривал меня в упор, как прежде, но изредка окидывал быстрым внимательным взглядом, как будто бы я представляла для него неразрешимую загадку.
– Я жду папу, – сообщил мальчик. – Он скоро придет и отвезет меня домой. Можно я побуду с вами до его прихода?
– Буду очень рада, – ответила я.
Он сел на траву скрестив ноги, я уселась рядом с ним, моргая своими длинными светлыми ресницами, он снова принялся внимательно меня изучать. "Ну, – подумала я, – скоро спросит про шрам". Но он не спросил. Однако его неожиданный вопрос меня поразил.
– Вы любите птиц? – осведомился он. Вряд ли можно было задать мне более удивительный вопрос, ибо я издавна питала сильнейшую неприязнь к птицам, которых держат в клетке. Против диких птиц – тех, которые распевают сидя на ветке и никогда не приближаются ко мне, я ничего не имела. Но птицы в клетке всегда вызывали у меня странный, необъяснимый страх: я боялась, что они вырвутся на свободу и что, если это случится, они налетят на меня и каким-то образом причинят мне боль. Как-то раз, когда мне было десять лет и мы с мамой пошли навестить ее подругу, та выпустила из клетки попугая и позволила ему летать по комнате. Безобидное маленькое существо село мне на плечо, и у меня тут же началась истерика. Были и другие случаи: так, например, однажды мы пошли в зоомагазин посмотреть на щенков, и там оказалось множество птиц, надежно запертых в клетках. Маме пришлось как можно скорее увести меня оттуда, чтобы я не выкинула снова свой смехотворный номер.
