В первую же весну, которую Пол провел в тренировочном лагере, пришла новость, которая его нисколько не удивила: охотники нашли труп отца в нескольких милях от дома – он провалился под лед. Так Пол стал сиротой, что, впрочем, вполне его устраивало.
Смерть родителей ничего не изменила ни в лучшую, ни в худшую сторону. Пол приступил к выполнению собственной программы саморазвития. На дверце его шкафчика красовалась приклеенная скотчем цитата Роберта Э. Ли[4]: «Я не доверю человеку управлять другими, если он не в состоянии справиться с самим собой».
Годы шли, и вот он нашел работу, завоевал девушку, заслужил какое-то уважение – пусть и не самое большое, но и не так чтобы маленькое, как раз впору. Однако, как во многих подобных случаях, его достижения казались слишком поверхностными. Пол вдруг обнаружил, что склонен впадать в панику по малейшему поводу. Он приложил нечеловеческие усилия, чтобы добиться всего, что у него сейчас есть, и теперь поневоле боялся это потерять.
И гадкое ощущение зыбкости и непостоянства снова вернуло его к сержанту Ричардсу, к этому дню, к этой комнате. Ужасное унижение! Дурацкая оплошность! Горькая глупая западня, в которой он оказался! Возможно, Ричардс – просто засранец, для которого неважно, кого оставить торчать здесь, возле реактора. Или он просто напился у себя в кабинете и напрочь забыл о такой малости, как Пол, как забыл бы о чем угодно, что не представляет для него особого интереса. Пол все понимал, но это не мешало ему сходить с ума от злости. В этой маниакальной одержимости было нечто, что приносило удовольствие, возбуждало участки мозга, ответственные за боль, удовольствие, гнев, желание, сопротивление. Долой каждого, кто относится к нему как к пустому месту! К черту Ричардса, который считает его ничтожеством! Пол упивался своими терзаниями. Его мысли бегали по кругу между сопротивлением и покорностью, злостью и благодушием, пока мозг не закипел.
Пол понимал, что не сможет побороть это в себе. На свете существовало только одно средство, способное унять боль. Он войдет в дверь, как разгневанный архангел, и золотистый свет, струящийся из кухни, успокоит его. Нэт улыбнется. Она-то знает ему цену. Он хороший муж и добытчик, отец двух дочерей. Девочки бросятся навстречу папе, примутся расцеловывать своими детскими губками, к которым пристали крошки. И все это счастье он создал сам, построил на пустом месте. Светлые мысли отпугнули его прежнее я, и оно вернулось туда, откуда выползло.
Джинни
Джинни Ричардс, подбоченившись, с отвращением взирала на обеденный стол. Крупноцветные хризантемы, стоящие в центре, казались слишком большими и грубыми по сравнению с чрезвычайно нежными гипсолюбками. Скатерть в красно-белую клетку выглядела слишком яркой и была бы более уместна на деревенском столе.
Вытащив из вазы цветы, Джинни промаршировала на кухню и сунула букет в хлебницу. Разбираться будем после. Скатерть же сложила и вернула в бельевой шкаф, хотя так и подмывало отправить ее в мусорное ведро. Но нет, этого себе позволить она не могла. Как-никак фамильная вещь, хотя и сплошная безвкусица. Скатерть принадлежала бабушке мужа, у которой было множество детей и еще больше внуков. К большим семьям Митч питал уважение, граничащее с помешательством. Он и сам стремился к тому, чтобы стать патриархом, хотел дюжину детей, но они успели зачать только одного – после пятнадцати лет стараний, когда Джинни было уже тридцать семь.
Она взглянула на золотые часики, украшавшие ее тонкое запястье. Сегодня вечером Джинни устраивает небольшой прием для нескольких операторов, работающих с ее мужем. Все придут с женами. Как супруге мастер-сержанта, ей полагалось налаживать связи со всеми, но, по правде говоря, она уже утомилась от этого – произносить одобрительные слова, быть в роли наставницы для вечно обеспокоенных женщин, которые то и дело просят у нее совета. (Думаете, нам следует зарегистрироваться, чтобы голосовать здесь, в Айдахо? Когда можно надеяться, что моего мужа повысят? А куда леди ходят за покупками в Айдахо-Фолс?)
– Но ты можешь многим помочь, Джин, – внушала ей подруга Пэтти, когда Джинни призналась, что ей порядком надоело быть мамочкой для всех. – Ты жена военного уже шестнадцать лет. У тебя огромный и разнообразный опыт.
– Ну, я так не думаю, – отмахивалась Джинни, обеспокоенная мыслью, что опыт неразрывно связан с возрастом.
– Вторая мировая, корейская война, – перечисляла Пэтти. – У всех этих молоденьких дурочек нет ни практики, ни навыков жизни с военным, а ты бывалая.
Весь день Джинни размышляла о своем столь ценном опыте. Да, Митч принимал участие во Второй мировой войне, но служба его проходила на удаленном острове Нанумеа в Тихом океане, где бóльшую часть времени он играл в пляжный волейбол, помогал сваливать в океан пришедшее в негодность американское оборудование и поедал кокосовые орехи, клубни таро и кур, которых бесконечным потоком несли туземцы. Когда произошло одно из самых серьезных нападений на остров, в котором погибло семеро американцев и один местный, он с приятелями был в увольнительной в Брисбене[5].
Вернувшись домой, Митч продолжил свою долгую, но ничем не примечательную карьеру в армии. Со временем Джинни поняла, что ее бравый муженек не отличается ни острым умом, ни особой принципиальностью, но, как бы там ни было, он научился играть по правилам, и постепенно его начали продвигать на младшие командные должности. У Митча случались небольшие романы: машинистка[6] в Алабаме, медсестра в Небраске. Если Пэтти это имела в виду, когда говорила об опыте, то, конечно, да. Джинни полагала, что знает о большинстве связей мужа. Слава богу, до детей там не дошло. По-видимому, в том, что по дому не бегает куча ребятишек, не только ее вина, тешила себя мыслью женщина. Хотя этот вопрос, конечно же, не обсуждался.
Джинни надеялась, что ее упрямый и недалекий Митч протянет в армии еще четыре года, получив, таким образом, право на двадцатилетнюю выслугу. После этого ему полагается щедрая пенсия и медицинское страхование для всех членов семьи. Вот только его карьера, как Джинни и опасалась, приближается к смертельно опасной точке полнейшего застоя. Каждое последующее назначение было хуже предыдущего. Митча все время старались засунуть куда-то подальше, как некую реликвию, которую надо беречь от посторонних глаз. CR-1 – этот смешной реактор, всего лишь какой-то жалкий прототип – был закатом его карьеры. На территории испытательной станции работало множество куда более престижных, инновационных агрегатов. Никто не контролировал Митча, и ему это было на руку, хотя, с другой стороны, означало, что всем на него наплевать. Он, что называется, пропал с радаров.
На сегодняшней вечеринке Джинни решила вооружиться очарованием, хитростью, мудростью и вытащить на свет все свои заначки. Вчера она покрасила волосы, которые уже начали седеть, и сделала в салоне новую прическу.
Ее наряд был разложен на кровати: платье абрикосового цвета из органзы, туфли на высоких каблуках, шелковые чулки, бюстгальтер, который поднимал ее «подружек», как ракетный ускоритель. Гостей ждали устрашающих размеров ростбиф, сверкающее столовое серебро и белоснежная кружевная скатерть. Да, кружево гораздо лучше, чем красно-белая клетка.
Джинни стряхнула пыль с фотографии мужа, которая была сделана во время войны, и поставила ее за стекло мини-бара – рядом с флягой из Кореи и перламутровой шкатулкой, привезенной из Пусана[7]. Это был личный, эксклюзивный музей Митча Ричардса, а куратором и уборщицей в нем работала Джинни. Признаться, ее от всего этого уже тошнило. Жизнь жены военного представляла собой бесконечный, крайне утомительный парад, в котором Митч играл роль медленно движущегося флота. Ей же отводилась роль публики, бегущей рядом и выкрикивающей приветственные возгласы, швыряющей конфетти, размахивающей вымпелами и флагами – короче говоря, привлекающей внимание к каждому поступку мужа, как к чему-то необычному, захватывающему и уникальному. Хотелось бы знать, как ей удается эта роль: получается ли у нее; верят ли ей люди; видят ли, что она пытается им показать; или все старания вызывают у них лишь скуку.
Джинни пригладила скатерть ладонью, подвинула соусницу, разложила рядом с приборами карточки с именами гостей, поправила цветы в букете из алых, розовых и белых роз. Затем вернулась на кухню, вытащила из хлебницы гипсолюбки, похожие на глупых клоунов, отнесла к мусорному ведру и одну за другой оторвала им головки.
Гости начали съезжаться в шесть. В доме пахло соусом и жареной говядиной. Повседневный кухонный фартук Джинни сменила на праздничный – белоснежный и удачно подчеркивающий бедра. Малышка Анджела осталась в детской со своей няней Мартой и ее сестрой Лупе, которая сегодня поможет приглядывать за детьми приглашенных. Митч провел весь день за игрой в гольф и вернулся совсем недавно. Джинни слышно, как он сейчас умывается в ванной комнате. Мужу никогда не было дела до того, сколько воды он выплеснет на раковину и зеркало. Такое впечатление, что он поливает там все из шланга. Наконец он вышел и поспешно выключил свет. Слава богу, это хозяйская ванная, и он мог плескаться там, как огромная счастливая выдра, – никто из гостей не увидит бедлам, который он оставил после себя.
