Дженнифер тихо засмеялась.
– Что-то сегодня на женщин не действует твое роковое обаяние, Мэтт. Неужели ты стареешь?
Он усмехнулся.
– Еще поглядим. Пожалуй, мне придется поехать в город и утешить свою уязвленную гордость с какой-нибудь красоткой.
Салли Дейтон окликнула сына из гамака.
– Сначала проводи до дома Линду, Мэтт, будь так любезен. Дрю почти засыпает на ходу, да и у Кейт тоже слипаются глаза.
Линда тут же запротестовала:
– Ах, не нужно, Салли! Я сама справлюсь. К чему утруждать Мэтта...
– Мне это не составит никакого труда, – перебил он ее, подхватывая на руки Дрю. – И вообще мне хотелось поговорить с тобой о некоторых вещах, Линда, и случай как нельзя более подходящий.
В ограде, разделявшей участки Дейтонов и Оуэнов, когда-то была удобная лазейка, в которую мог протиснуться ребенок. А теперь визитерам приходилось идти от одной парадной двери до другой, что с двумя полусонными детьми казалось целым путешествием.
Линда поняла, что нелепо протестовать слишком энергично против помощи Мэтта. Да и вообще у нее нет каких-либо причин ощущать неудобство от его присутствия. В то давнишнее лето она вела себя неразумно, но ведь тогда ей едва исполнилось восемнадцать лет и она была слишком напугана, чтобы оказать Мэтту ту поддержку, которой он заслуживал. Оглядываясь назад, она поняла, что его холодный гнев и презрение во время их последней встречи были вполне оправданны. Однако все старые раны должны уже давным-давно затянуться. И напряжение, возникшее между ними, не иначе как плод ее воспаленного воображения.
Линда взяла на руки сонную, но все еще брыкающуюся Кейт и повернулась к Дейтонам, чтобы поблагодарить их за этот вечер.
– Увидимся завтра утром, – пообещала Дженнифер. – Только не слишком рано. Я собираюсь отоспаться и посвящу этому большую часть каникул.
Хор веселых слов прощания летел по заднему двору вслед за Линдой и Мэттом. Линда думала о том, что ее мать сейчас уже стояла бы у раковины по локоть в мыльной пене, а вот Салли Дейтон не видела особых добродетелей в мытье посуды и подала ужин на одноразовых тарелках. Ту немногочисленную посуду, которую нельзя было сразу же выбросить, отнесли на кухню и оставили мокнуть в раковине, пока у кого-нибудь не появится достаточно энергии, чтобы помыть ее.
Линда улыбнулась при мысли, в какой ужас пришла бы ее мать от такого безобразного ведения хозяйства.
Мэтт тихо произнес над головкой спящего Дрю:
– Я готов поменяться с тобой мыслями. Похоже, твои очень забавные.
Линда засмеялась.
– Не очень. Я подумала про мытье посуды.
– Несколько лет назад я бы попросил тебя объяснить, что же смешного в грязных тарелках, но теперь я стал слишком умным, чтобы задавать подобные вопросы. Дожив до зрелого возраста, до двадцати восьми лет, я наконец-то понял, что существуют какие-то высшие области мышления, которые мужчины никогда не смогут понять, в отличие от женщин.
Он даже не пытался скрыть едкую иронию.
– Я чувствую отзвук мужского шовинизма в этом замечании, – возмутилась Линда.
Мэтт усмехнулся.
– И это только потому, что я предположил, что женщины мыслят по иным меркам, чем мужчины?
Его улыбка не потеряла своей прежней власти над ней, и руки Линды непроизвольно сжались крепче вокруг тельца дочери.
– Мы идем домой? – спросила она, очнувшись от полусна.
– Да, домой, – ответила Линда, выходя из дейтоновского двора на улицу. – Тебе уже давно пора спать, Кети.
– Нет, – запротестовала девочка, – не пора.
Когда появлялась возможность сказать «нет», устоять малышка просто не могла.
Дрю приоткрыл глаза, проснувшись ровно настолько, чтобы возмущенно произнести:
– Не пора. Я не устал. Я играю. – И его голова тут же снова привалилась к плечу Мэтта.
Мэтт опустил взгляд на сонного ребенка, явно забавляясь происходящим.
– Вижу, что мужчина немногословный, но с твердыми убеждениями.
– Очень твердыми, – согласилась с сокрушенным вздохом Линда. – Кейт и Дрю абсолютно не волнует то, что говорится в книгах по уходу за маленькими детьми: когда малышам исполняется три года, они вырастают из своих капризов. А эта парочка, как мне кажется, будет и до окончания школы вести себя будто несносные двухлетки.
– Лучше научи их поскорее читать. Твои дети не могут рассчитывать на приличное воспитание, если ты не будешь читать с ними одни книги. Только постарайся, чтобы они не стали слишком рано совать нос в раздел «Подростковый возраст», – насмешливо посоветовал Мэтт.
– Это мысль, – засмеялась она. Потом прижала Кейт к бедру, чтобы освободить руку и отбросить с лица светлую прядь волос. – Ты сказал, что хочешь спросить меня о чем-то.
– Я? Ах, верно! Об Урчалках.
Она с пораженным видом вскинула голову.
– Об Урчалках? Кто тебе сказал об этом?
– Мать. Она прислала мне в прошлом месяце пару твоих рисунков. По ее словам, ты сделала целую серию и все работы очень удались.
Линда вспыхнула.
– Она слишком добра ко мне, чтобы ' судить мои работы объективно.
– Да, верно. Вот почему мне и хочется посмотреть самому всю серию, если ты позволишь.
Линда криво усмехнулась.
– И ты будешь настаивать, что мои рисунки замечательные, соглашаясь с мнением своей матери, даже если они тебе не понравятся?
Он пожал плечами.
– Если тебе и в самом деле важна твоя работа, ты не захочешь слушать вежливую ложь. Моя мать смотрит на твои рисунки глазами, полными любви, и мы оба знаем, что это не может не влиять на ее суждения. Она утверждает, что тебе пришла в голову по-настоящему оригинальная мысль о семействе придуманных животных, которых ты назвала Урчалками, и что ты сделала превосходные эскизы для серии мягких игрушек. Обычно я полностью доверяю ее мнению. Но она считает тебя почти членом семьи и не может судить беспристрастно, так что мне придется посмотреть самому долгим и критическим взором. Линда заставила себя говорить равнодушным тоном, хотя ей всегда нелегко давалось обсуждение собственных работ:
– Не знаю, насколько оригинальна моя придумка, но я вполне уверена, что рисунки обладают коммерческой ценностью.
– А достаточно ли у тебя профессионализма, чтобы так говорить?
– Думаю, что да. В колледже я прослушала неплохой курс по коммерческой стоимости произведений искусства, так что немного разбираюсь что к чему. И не надо быть великим коммерсантом, чтобы понять, как легко можно воплотить мои идеи в производство.
– Так я смогу увидеть рисунки, Линда? – настойчиво спросил Мэтт.
Она прислонилась к двери родительского дома, радуясь, что руки заняты дочкой, и испытывая странную беззащитность при мысли, что Мэтт будет разглядывать ее Урчалок. Пусть даже он не слишком преуспел в Нью-Йорке в качестве профессионального художника, все равно он необычайно талантлив. И он сразу поймет, если ее рисунки хоть чего-то стоят.
Не глядя на него, она ответила:
– Я не показывала Урчалок никому, кроме твоей матери. Почему ты хочешь на них посмотреть, Мэтт?
Он ответил после недолгих колебаний:
– Потому что один из моих приятелей случайно оказался президентом компании по изготовлению игрушек «Плейбрит». Я ничего не обещаю, но если образцы и впрямь так хороши, как утверждает мать, его компания, возможно, и заинтересуется ими. Тогда производство твоих Урчалок будет поставлено на коммерческую основу.
Линда резко выпрямилась, отчего Кейт что-то сонно забормотала. Уже несколько месяцев в душе она мечтала добиться коммерческого успеха своими Урчалками. Но теперь, когда Мэтт даст ей возможность проверить ее фантазию при ярком свете дня, она засомневалась, хочется ли ей и в самом деле рисковать и разрушать свои мечты. Она молча призналась себе, что страдает от прогрессирующей творческой анемии.
– Эскизы еще не закончены, – поспешно заявила она. – Над ними нужно еще много работать, прежде чем они будут готовы предстать на коммерческую апробацию.
– Я вполне понимаю, что ряд эскизов еще не завершен. Не беспокойся, Линда, я и не жду совершенства.
Ей следовало бы знать, что Мэтт не из тех, кто верит вежливым отговоркам. Он никогда не считался приверженцем светских условностей, тем более если речь шла об искусстве. Даже подростком он был страстно одержим живописью, за что его и невзлюбил тренер Маккензи. Тот предложил Мэтту место полузащитника в футбольной команде школы, когда парень учился в выпускном классе, а тот отказался от столь лестного предложения, небрежно заявив, что часы, отведенные на тренировки, совпадают с его уроками живописи в Гранд-Джанкшене и что искусство ему дороже.
Линда осмелилась наконец задать вопрос, который весь вечер вертелся у нее на языке:
– Как у тебя дела, Мэтт? Надеюсь, ты продолжаешь писать?
– Вроде того. – Тон его ответа пресекал ее дальнейшие вопросы. Он покосился на нее. – И не увиливай, Линди Бет. Сейчас речь идет о тебе, а не обо мне. Когда я смогу посмотреть эскизы к Урчалкам?
