— Меня сейчас стошнит, — сказала Кэт.
— Только не здесь. — Женщина загнала всех птичек в их клетки и закрыла дверцы.
— Тебе стоит остерегаться Бориса. Он открыл клетки, и все они вылетели и стали петь.
— Где у вас ванная? — Кэт знала, что у нее нет времени на болтовню.
Женщина указала на коридор:
— Вторая дверь направо.
Кэт отправилась туда, куда указала женщина, и едва дошла до ванной, как ее вырвало. Она чувствовала такую слабость, что пожелала провести в обнимку с унитазом на ворсистом розовом коврике всю оставшуюся жизнь, но когда услышала шум душа, то подняла голову.
— Тебе станет лучше, если ты примешь горячий душ и переоденешься в чистое. У нас с тобой один размер, так что я подберу кое-что для тебя.
Кэт с ужасом подумала о моде двадцатилетней давности. Женщина помогла ей подняться.
— Нам предстоит долгий разговор. Но сначала мне надо сходить в общественный центр Священного сердца Иисуса. Если я не покажусь там хотя бы на пятнадцать минут, этот поросячий хвостик Джозефина Дуброуски постарается занять мое место, а ведь мне нужно каждое пени на то, чтобы запустить ПППА[4] в следующую среду.
— А? — Голос Кэт дрожал. Она не поняла ни слова из того, что сказала женщина, но подумала, что это как-то связано с Иисусом и контролем над рождаемостью.
Потом женщина сделала странную вещь: она поцеловала Кэт в щеку и крепко обняла.
— Взбодрись, дорогая. Все будет хорошо. Я вернусь домой к одиннадцати. Сегодня будет «Полиция Майами», если тебе нравится Дон Джонсон, а какой девчонке он не нравится? Но не открывай клетку, пока меня нет, потому что с птичками тебе не справиться. На тарелке в духовке лежит кусочек тунца.
Как только женщина вышла из ванной комнаты и за ней закрылась дверь, живот Кэт опять скрутило, она опустилась на розовый ворсистый коврик, а в ушах так и звенело «кусочек тунца».
— Скоро мы доберемся туда?
Вопрос Нолы вывел Кэт из задумчивости. Она была удивлена, обнаружив себя за рулем, и это напомнило ей о том, что они на пути в госпиталь.
Кэт переключила «ягуар» на пятую скорость и позволила ему показать свою мощь на деревенской дороге. Листва Национального парка Мононгахила мерцала как россыпь драгоценных камней в лучах заходящего солнца, и Кэт чувствовала вину за то, что эта расточительная красота не производит на нее впечатления.
— Через пятнадцать минут, — ответила она Ноле.
Когда Кэт поняла, что она только что сказала, в груди похолодело от страха. Вскоре они были в больнице имени Дэвиса в Элкинсе, где она должна была встретиться с матерью и отцом, которых не видела двадцать лет. Ее отца, должно быть, подключат к трубкам, а мать определенно будет биться в истерике. Об этой клинике у Кэт остались не самые теплые воспоминания. В последний раз она была здесь в тот судьбоносный день, когда ей сообщили, что она скоро обзаведется совсем не запланированной семьей.
— Дорогуша, ты уверена, что можешь вести машину?
— Я в порядке.
«Бедная Нола», — подумала Кэт. Ведь Нола убеждала лучшую подругу поехать на этот уик-энд сладкой мести, но пока что насладиться этой местью им не удалось.
— Я знаю, это путешествие оказалось просто ужасным, — сказала Кэт.
Подруга только махнула рукой:
— Самое главное, что ты здесь и сейчас разбираешься с сундуком, который таскала на себе все эти годы. Ты храбрая, дорогуша.
Кэт усмехнулась над тем, как Нола коверкала язык и факты. То и другое было свойственно ее подруге. Ее смелость здесь ни при чем. Она хотела, чтобы все увидели ее успех. Хотела услышать несколько искренних извинений. Она хотела сказать кое-что некоторым людям и дальше жить своей жизнью — волнующей, рискованной, замечательной, той жизнью, о которой она мечтала.
— Сундук или багаж? — спросила громко Нола.
— Багаж.
— Точно, багаж. На самом деле ОпраУинфри когда-то сказала, как скрытые страхи влияют на душевное спокойствие и счастье. — Нола посмотрела в зеркало, проверила, ровно ли лежит на губах блеск, и повернула обратно солнцезащитный козырек. — И я подумала, черт побери, неудивительно, что так много людей ходит все время такими чертовски несчастными.
Кэт засмеялась. Нола начала совершенствовать свой английский еще во время их учебы в Балтиморском городском колледже, пятнадцать лет и три мужа назад. Ни один ее брак не увенчался детьми, но она уже много лет выполняла функцию одной из трех мам для Эйдана. Иногда Кэт задумывалась над тем, как ее ребенок вырос нормальным, учитывая, что его воспитывали незамужняя девочка-подросток из провинции, дымящая как паровоз заводчица длиннохвостых попугаев и видавшая виды буйная маленькая итальянка с нестабильной системой моральных ценностей.
Кэт улыбнулась при мысли, что, может быть, именно поэтому Эйдан так свободно чувствует себя в обществе женщин любого возраста, национальности и образа мыслей.
— Ну, теперь мне хочется знать, как случилось так, что Райли Персик — единственный, кто позвонил в гостиницу и сообщил новость о твоем отце?
Кэт тоже это удивило, и она пожала плечами:
— Возможно, он услышал это от кого-то в городе, потом узнал, где я остановилась, и решил сообщить мне.
— Должно быть, сложно хранить секреты в таком маленьком городишке. — Нола взбила волосы, и Кэт отметила, что ее подруга выглядит на миллион. Эпиляция воском, выщипывание, пилинг, маникюр и многое другое — все это сделало их такими, какими они стали. Сумма, которую они заплатили за это, — что-то около тридцати пяти тысяч долларов, включая неделю в самом шикарном номере во «Временах года» и шопинг-терапию в «Барни». А еще «ягуар» с навигационной системой и айпод.
— Здесь новости быстро распространяются, — сказала Кэт.
— Так что твои родители, возможно, знают, что ты в городе.
— О да. Думаю, это и сразило моего отца.
Нола посмотрела в окно на верхушки деревьев:
— А здесь мило, Кэт. Если любишь деревню, конечно. Хотя я бы, пожалуй, свихнулась. Держу пари, ты не найдешь стоящей кальцоне[5] в радиусе десяти миль.
Кэт усмехнулась:
— Думаю, ты права.
— Персуэйшн довольно странное название для городка. С этим связана какая-то история?
Кэт не могла припомнить, когда в последний раз она вспоминала эту легенду.
— В каждой начальной школе рассказывают, что один шотландский паренек по имени Хармон Макэвой получил участок земли и поселился в деревне где-то в конце семнадцатого века. Потом он привез сюда свою жену, а она оказалась такой капризной, что отказалась жить вне цивилизации и так близко к индейцам.
Нола всплеснула руками:
— Ну, я же говорила, никакой кальцоне!
— Точно, Итак, Хармон построил ей прекрасный дом и убедил остаться.
Нола сморщилась и кивнула:
— Держу пари, что если бы этот шотландский паренек выглядел как Райли Персик, его женушка жила бы в вигваме и была бы безмерно счастлива.
Кэт засмеялась и покачала головой:
— Прекрати так его называть, Нола, или я больше ни слова не скажу.
— Он лакомый кусочек, и если ты хочешь спросить меня о степени его лакомости, я отвечу так — нам надо было предпринять это путешествие намного раньше. Хотя мужчины меня не интересуют, и я в твоей ситуации никогда не окажусь, я вынуждена признать: он — горячая штучка.
Кэт вздохнула:
— Он и, правда, был особенный. Такой умный, такой чувствительный, такой прекрасный. И остается таким до сих пор.
— Что ж, с этим все ясно. — Нола прикоснулась к руке Кэт. — Ты уверена, что готова к этому?
Кэт напряглась, зная, что Нола имеет в виду встречу с родителями.
— Надеюсь, потому что мы почти приехали.
— Кэт? — Нола поерзала на сиденье и села так, чтобы смотреть подруге прямо в глаза. — Ты близка к тому, чтобы приехать домой? То есть я хочу спросить, ты кажешься такой чертовски независимой и свободной, но ты уверена, что не захочешь вернуться домой и рассказать им все — где ты была, что делаешь, показать им Эйдана? Не соблазнишься ли ты на это?
Иногда именно этого она и хотела. Бывали времена, когда она ощущала такую пустоту, что хотела почувствовать Райли. Услышать голос матери. А однажды ночью, когда Эйдану было два годика, Филлис ушла играть в бинго, она собрала вещички малыша и на углу Истерн и Конклинг минут пятнадцать ждала автобус номер пятьдесят семь, который должен был отвезти ее на Юнион-стейшн, а потом в Персуэйшн. Но она вернулась обратно, побродила по окрестностям и вернулась прямиком к мраморным ступенькам дома Филлис. Кто так подшутил над ней? Она почти была дома. Если дом — это место, где тебя любят и принимают, что бы ты ни натворил, где не бьют и не кричат, где нет друг от друга секретов, кроме тех, что каждый человек хранит глубоко в сердце, тогда этот маленький домик под номером 456 на Калифорния-авеню и был ее настоящим домом.
