– Выглядите на пять, – подытожил он наблюдения, продолжая улыбаться. – С минусом.
– С чьим минусом? – недовольно скривился газетчик. – Во-первых, здравствуйте, – бегло осматривая посетителя, сообщил он. – Я обозреватель отдела науки и просвещения Алексей Павлович… ну, сейчас у нас, – и походя слегка скосился на часы, что краем чуть задело беспокойного пришельца. – По какому поводу пришли к нам?
– По проспекту трех революций шел… потом по второму свободному проезду… и пешком, прямо сюда, через площадь… На светофоре на зеленый.
– Да… Извините, не расслышал толком: как Ваше… Ощипкин? Извините.
– Нет, – заупрямился, нервно облизнувшись, притащившийся для чего-то в газету. – Ашипкин, – твердо направил он.
– Лучше по имени-отчеству, – смутился обозреватель.
– Ничего не лучше. Хрусталий, – пробормотал нервный. – Батюшка назвал в честь двух недалеких политических… фигур.
– А по батюшке?
– Марленович.
– Звучное имя, – на шаг отступил журналист. – И редкое, но не в этом же суть. Вы, ведь, сказали… занимаетесь космическими коммуникациями и так далее. С чем пожаловали?
Вохр подтянулся ближе и уставился, Алексей Павлович через плечо скосился на него. Мимо пробежали спешащие слиться в город сотрудники, как голодный щелкал зубчаткой турникет.
– Ничего я не жалуюсь. Занимался, – открестился от прошлого Ашипкин. – Был лучшим космическим инженером по одному виду болтов… Ванадий, напряженный литием и с титановой… закрывает газодинамически… пока… для служебного… пользы… – и тоже скосился на ковыряющего линолеум взглядом вохра. – Но не в этом же смысл.
– А в чем? – ловко подхватил обозреватель и опять глянул теперь на уже большие настенные часы, подбирающиеся толстой стрелкой к восьми.
– Статья… Принес тут, – и Ашипкин ткнул себя в грудь. – Сам не решаюсь оценить. Надрывает масштабы. Трехмерность эта… Хотя куда там, перевод хромый. Не металл, состояние. Я уже… но чтобы в комплексных пространствах – не успеваешь задуматься. Словарь убогий, 60 тысяч. А на родном нету. Полиформы какие-то… взялись. Но зачем вывод… чтобы все!
– Прекрасно и чудесно, оставьте. Поглядим, – слукавил обозреватель. – Хотя мы не печатаем сейчас специальные сообщения о пришельцах, о заселившихся в квартиры без регистрации НЛО-шниках, о летающих ночами люстрах… О ссохшихся в энергию мальчиках. Знаете… Можем дать отзыв… если сможем.
– Не надо, – заупрямился посетитель. – Просто спрошу его об этом, пусть ответит за вселение смуты прямо, – опять приложил руку к сердцу. – Потому что иначе, я, значит, всему причина и всему виной. Сам. Видеть и… Жить или не жить, вот в чем…
– Ну… ну что вы. Возможно, жизнь возможна везде. Даже на иных, не таких хороших, как наша, планетах. И при любых… э… пертурбациях.
– Пертурбанцах, – поправил Хрусталий и дико оглянулся. – Это аксиома все же, особенно в углах. Жизнь, или ее тень, есть повсюду. В иных измерениях, соединенных особыми болтами ясности с нашей… Жизнь металлов так же забавна… еще и… Аксиомы для глупых, – неожиданно обидел он журналиста. – А вот есть ли он?
– Кто?
– Ну… Он, – осторожно спланировал посетитель.
– Да кто этот… Он.
– Что тут неясного… Он самый. Дух… святый, – осторожно кося глаза на сторону, промямлил Марленыч.
– Что?! – отчаялся понять, кажется, кривляющегося посетителя журналист. – Какой святой?
– Ну… дух. Отец и сын. И сам.
– Сам?
– Да Бог же, – упрямо сжав губы, признался Хрусталий.
– Бог, – осторожно кивая головой и глядя чуть мимо замороченного, повторил обозреватель.
– Он. И иже с ним. Господь, – глядя стеклянными глазами через дверь на мельтешащую огнями улицу, водворил наконец порядок в свои речи несколько скособочившийся посетитель. – Вседержитель и Отец. И голубь вселенной. Един. Как говорится, – тупо промямлил покинувший свой рассудок.
– Это тоже аксиома, – широко улыбнулся через минуту обозреватель, потирая переносицу. – Так. А о чем все же Ваша статья?
– Потешаетесь, – упрямо огляделся Хрусталий. – Насмешничаете. Все смеются, как прокаженные. И наукам все равно, кроме медицины. Точные науки и поют точно. И слаженно повторяют удачный эксперимент. По воплощению… А Вам, поди, все равно… Есть или нету…
Алексей Павлович пожевал губы, нахмурился и сообщил отрывисто и сухо:
– Абсолютно наплевать. Есть или нет… Не встречал.
Посетитель вздрогнул, как-то сжался, скукожился, лицо его покрылось пятнами и незаметными преждевременными морщинками, а на виски выбежали две капли пота. Стал он сразу жалок и стар.
– Извиняюсь за все тогда, – тихо сказал он. – Что потревожил и сам потревожился. Думал… где взять точный перевод. Синхрон. Думал… совета и ободрения… Нужен автор. А то ведь, если нету… или есть, мы – просто чертеж…
– Так вы не автор статьи? – делано удивился непонятливый газетчик, чтобы как-то смягчить неловкую минуту.
– Какой же я автор, я разве похож? – едва ли не плача и дрожа небритым кадыком, прерывистым голосом сообщил посетитель. – Я похож только на словарь для списывания со скрижалей. Какой же я автор, вот уж смешно.
– Очень похож. Вылитый автор, – успокоил чудака газетчик. – Тогда кто Вы, вообще?
– Разве сблизи не видно? – исподлобья глянул невзрачный визави. – Я ясно помешанный.
Обозреватель удовлетворено кивнул, быстро оглянулся кругом.
– Так… Вы, может быть, не туда пришли. Вам в… клинику или амбулаторию надо.
– Не-ет… Медицина наша лечит неизлечимых, которые перешли край, или для заработка, потому что не в силах и не в настроении распознать раньше. А я еще не дошел… Знаете, нужен большой, двадцать лет – с восемьдесят восьмого года в пути…
– Не волнуйтесь так. Сумасшествие теперь очень поддается… у нас и в газете. У нас и статьи были. Могу…
– Я не сумасшедший, я помешанный, – тонко, но твердо разделил Хрусталий. – Нужно оглядеться и вывести. Аксиома. Рухлядь зашорила. Сейчас все такие. Вы, может быть, – в отчаянии продолжил он, – подозреваете себя… как бы выполняете норматив. Держитесь за рамку. И думаете не напоминать иных, склонных… к полноте искаженного замысла. Изложите свои основания.
– Знаете что, – с сухой обидой прервал неврастеника журналист. – Хрусталий Марленович. Надо сначала все же подлечиться. А потом статья… Газеты… болты. Пожелаю Вам…
– Я лечусь, – угрюмо и тихо сообщил Хрусталий. – Самолечение. Хожу все время ногами, на скорость. Ботинки сносил за лето. Перевожу. За часами внимательно приглядываю. Чтобы не скакали. Дочь с женой навещают… иногда, – при этом обозреватель как-то вздрогнул. – Выключаю постоянно телевизор. Стираю порошком… физическое движение. Стирает лишнюю память. Музыку сфер – не слышать. Болтом занимаюсь, когда соседи шумят, в меру, – понес он совсем ахинею. – При некоторых поворотных нагрузках при изящных изгибах ванадий мягче титана. Только бы американские органы не выведали. Центральное управление… Вот только тень иногда уходит, не нахожу, строптивую, – споткнулся он, встретив взгляд журналиста. – Виноват, прошу за беспокойство. Все прогресс болезненный. Аксиома. Виноват, оторвал… Сам оторван, гвоздь без шляпки. Пойду, – и стал поворачиваться, и пошел к выходу, сгорбившись, и опустив шею, и тяжело переставляя ноги.
