— Смотри-ка, возможности твои стали ограничены, а подслушиваешь как раньше и говоришь так же. Привычки сложно искоренить. И нет, Сонечка, жена — это не степень моего уважения, это, так сказать, закономерный исход моего желания. Пусть позже, чем хотелось. Мне казалось, ты должна оценить, что уже не в первый раз за столь короткий промежуток времени, я нахожусь ниже тебя. А ты, находясь в не самом завидном положении, возвышаешься надо мной. Я дал тебе чувство того, что ты выше меня, помогаю вернуть тебе былую уверенность в себе, чтобы ты не чувствовала себя некомфортно.
— Батюшки, какое благородство, — демонстративно прикладываю руку к груди. — Наверное, я бы поверила в твое уважение, если бы твои руки, лежащие на моем кресле, не ограничивали и без того мою ограниченную свободу. Поэтому иллюзия того, что я выше — не прокатила. Убери руки с моего кресла, — громко проговариваю по слогам.
— Все-то тебе не так, принцесса на тонне гороха.
— Да пошел ты.
— Куда?
— На слово из четырех букв.
— Ну хорошо, что не из трех.
— Можешь и туда заодно пойти. Если через пять секунд ты не встанешь и не отойдешь в сторону, я нажму на этот рычажок и… наеду на тебя. И знаешь, у меня очень мощное кресло, вполне возможно, что оно тебя переедет. Ты просто не знаешь его потенциал. Таких штук очень мало во всем мире. И, если честно, мне бы не хотелось его портить. Оно слишком дорогое, чтобы просто так его профукать. Отсчет пошел.
Когда я мысленно и очень медленно досчитала до пяти, ровно на последней секунде Глеб приподнялся и отошел в сторону. Медленно, но уверенно направляюсь в сторону своей спальни, как слышу позади себя чуть приглушенное, но все же отчетливое:
— Таких кресел больше нет. Оно сделано специально для тебя, — машинально поворачиваюсь на голос, устремляя взгляд на Глеба. Мне было тошно пару минут назад? Вот сейчас стало еще хуже. — Так что, да, лучше его действительно не ломать, делать будут, как и в прошлый раз, долго. Ювелирная, так сказать, работа. Ну да ладно, ты сейчас не нацелена на разговор, поэтому поговорим спокойно завтра. Спокойной ночи, Соня. И не бойся, в спальню я твою не приду. Сегодня не приду, — после непродолжительной паузы добавляет Бестужев.
* * *
— Сонь, ну скажи мне, что все-таки случилось? — взбивая уже не в первый раз очередную подушку, вновь допытывается Варя.
— Ничего. Оставь уже в покое эти подушки. Мне и так хватает того, что есть, — полностью опускаюсь на кровать и принимаюсь рассматривать идеально ровный потолок. — А вообще все хорошо, Варь. Ты иди уже к себе, поздно. Если мне что-нибудь приспичит, разбужу тебя звонком. Иди. Спокойной ночи. Ты только не обижайся на меня, хорошо? — тихо произношу я, как только Варя хватается за ручку двери.
— Я не обижаюсь, Сонь. Спокойной ночи.
Тянусь за пультом, как только Варя выходит из комнаты, и нажимаю на кнопку, делая свет чуть приглушенным. Спать не хочется совсем. Голова, к счастью, не болит, хоть и разрывается от мыслей.
Перевожу взгляд на рядом стоящее кресло и, как ни странно, на место злости пришла раздирающая до самых внутренностей горечь. Не папа мне его достал. Не папа! Почему не он? Почему какой-то посторонний мужчина заказывает мне ювелирную, как он высказался, работу?! Ну почему? А то, что Бестужев не просто осведомлен об этом, а сделал именно он — ясно и без уточняющих слов. Обидно. Так обидно, словно мне снова пять лет. Сколько раз просила себя понапрасну не лить слезы, но они, черт возьми, сами текут. Так текут, что не успеваю размазывать их по щекам. Сегодня они еще как назло действительно обжигают кожу. Как будто ее намазали перцем. Чувствую не только, как горят щеки, но и то, как опухает лицо. Плакса недоделанная!
Не знаю, зачем хватаюсь за пульт. Зеркало над кроватью придумано не для того, чтобы я рассматривала свое опухшее от слез лицо. У него своя конкретная функция во время занятий. И я его не люблю, мне не нравится смотреть на себя, оно почти всегда закрыто специальной заслонкой, но сейчас, сама того не осознавая, я нажимаю на кнопку. Что я хочу там увидеть? Ведь ничего нового. Ну да, зареванное, чуть покрасневшее лицо, но далеко не такое страшное, каким я себе его представала. Хотя, по сути, какая разница как я выгляжу? Подумаешь, раньше была красивее. Одергиваю в сторону покрывало и приподнимаю сорочку вверх, оголяя живот. Провожу пальцами по длинному, хорошо заметному шраму и начинаю реветь еще больше. Даже, если у меня нет никакой опухоли мозга, и я когда-нибудь встану на ноги, рекламировать белье или купальники мне уж точно никто не даст. Это как ни крути некрасиво. Остается разве что лицо. Только почему-то я все равно вижу старушку, хоть и понимаю, что все с ним нормально. Забавно, но ноги, если не присматриваться выглядят нормально. Нет никакой атрофии, как у многих девочек с такими же проблемами. Хотя эти девочки лишены моих финансовых возможностей. Зато их любят, черт возьми!
Долго смотрю на свои ноги и, к счастью, вместо слез, приходит смех, когда перед глазами появляется недовольное бабушкино лицо. Неважно, что смех не от веселья, главное слезы не жгут щеки. До сих пор помню, как она часто говорила мне ужасно обидные слова, что-то типа «кто же тебя с такими кривыми ножками полюбит, София?» или «не убирай челочку, такой широкий лоб надо прикрывать». Эти слова долго отравляли мое детское сознание, хотя, казалось бы, ну что я могу понимать в пять лет? А понимала. И злилась. Разве нормальные бабушки будут так говорить ребенку, в особенности, когда у него умерла мама? С уверенностью могу сказать — нет. От того и по сей день ее не люблю, если не сказать больше. И совершенно не важно, что она давным-давно умерла. Еще пару лет назад я бы с превеликим удовольствием выплеснула на нее свое злорадство, будь она жива, что-то типа: «Съела, бабуля? Мои ножки не только миллионы полюбили, они еще и до старости меня прокормят». Вот только «прокормят» уже с частичкой «бы». Теперь я абсолютно во всем зависящее от других существо. Сейчас бы злорадствовала уже бабушка. А может я слишком плохого мнения о людях и Бестужев прав, я в принципе — злюка? Но ведь раньше я была хорошей и доброй, несмотря на выбранную профессию, которая разве что ленивого не закалит. А может не была и это мне только кажется?
А зачем я вообще думаю о том, какой была? Теперь-то я вот такая. Нажимаю на пульт, чтобы поскорее закрыть зеркало и прикрываю глаза. Ну, ведь никто меня не отдаст насильно замуж. Глупость какая-то. Это же не средневековье. Правда, куда больше мою голову занимает вопрос — «На кой черт я в принципе нужна вот такая Бестужеву?» Бред какой-то. Два года назад — еще могу понять. Сейчас — хоть убей, нет. Ну что с меня можно взять? Красивой женой не похвастаешься, то, что делают обычные жены я тем более не сделаю. Да и, в конце концов, постель. Ну, теоретически — да, наверное, возможно. Ну это же каким надо быть отмороженным, чтобы не найти себе нормальную, годную для этих дел женщину? Хотя есть в моей голове вариант, зачем я ему нужна. Вот только это не вяжется с креслом. Хотя и кресло может быть показушным. Но если включить голову, то он и не сказал бы мне о нем, не поставь я ультиматум, что его перееду. Бред какой-то. Все не сходится.
Глава 5
Резко открываю глаза и понимаю, что хочу соленого. Да, нагло и подло хочу наесться соленого. И плевать, что потом напьюсь воды. Мой мочевой пузырь не лопнет до утра. Потерпит.
Перенести свое тело на кресло, благо то оказалось рядом с кроватью, на удивление составило не так много трудов. Хотя со стороны, показалось бы по-другому. Наверное, желание наесться до отрыва чем-нибудь солененьким меня и повело. К моему счастью, и в коридоре, и на кухне никого не оказалось. Вообще везде так тихо и темно, что я бы ни за что не сказала, что еще несколько часов назад здесь вовсю кутила толпа людей.
