— Отвалите от нее.
Возле злобной пенсионерки вырастает темная фигура с рюкзаком на плече, мрачный взгляд застывает на перекошенной бордовой физиономии, явно вознамерившись прожечь в ней дыру.
Происходит то, чего я до чертиков боялась и так ждала — после многих дней громкого молчания парень начал действовать.
— Че ты сказал? — тетка вновь заводится и вопит пуще прежнего: — Нет, ты че сказал, шакал бессовестный?!
— Садитесь на мое место, — цедит сквозь зубы он, и красивое лицо вспыхивает от ярости, — только отвалите от нее. И… закройте уже рот. Без вас тошно…
Общественность в автобусе взрывается — гнев и возмущение всего мира обрушиваются на голову бедного парня, зачинщица скандала мгновенно переключается на нового оппонента и, благополучно забыв обо мне, поливает его отборным матом.
Тот лишь равнодушно смотрит в окно и ухмыляется.
А я не могу отвести от него взгляд.
— Ублюдок, извинись немедленно! Вот это воспитание!… Она тебе в бабушки годится! — ругается мужчина на средней площадке, ему неистово подтявкивает молодая бомжеватого вида деваха, и я сжимаю кулаки — парнишка влетел в неприятности и страдает сейчас из-за меня.
Впервые за много-много лет кто-то, рискуя своим спокойствием, вступился за меня…
Решительно вскакиваю и улыбаюсь:
— Женщина, садитесь, пожалуйста, если вам принципиально именно сюда…
— Да, мне принципиально! Принципиально, сучка драная! — не унимается тетка, величественно устраивая на сиденье огромный зад. — А какие все умные! Чего лыбишься, наркоман чертов?!!
— Пожалуйста, хватит! Я извиняюсь, всем слышно? Извините!!! — пытаюсь перекричать десятки голосов и прекратить балаган, но вмиг теряю дар речи — горячие пальцы крепко смыкаются на моем запястье и гортань сводит спазм.
— Заткнись. Да заткнись ты уже! — шепчет мальчишка мне в ухо и рывком тянет к открывшимся дверям.
***
8
8
В темных, наглухо затянувших небо тучах вдруг возникает просвет, золотые солнечные лучи гладят нежную листву тополей — в пяти метрах от дороги раскинулся лес, связывающий районы города и промзону. На одинокой остановке в это время суток нет никого, кроме меня и незнакомого мальчишки, который все еще крепко держит мою руку.
О неземных отношениях с ним было так приятно мечтать, улетать подальше от бездны и забываться, но теперь его образ обрел плоть и кровь, превратившись в настоящую, реальную проблему.
— Отстань! — За долю секунды принимаю верное решение, выворачиваюсь из надежного захвата и отхожу на пару приличных шагов. — Что ты вообще вытворяешь?
От злости, стыда, собственной слабости и огромной благодарности трясет, но если скажу ему спасибо — точно разревусь. Сяду на грязный асфальт и заору в голос. Вывалю все свои беды и, вцепившись в его подстреленные чиносы, больше никуда никогда не отпущу.
Не хотелось бы мне знакомиться с ним при таких обстоятельствах. Да мне, черт возьми, вообще не хотелось с ним знакомиться!
— Они орали, как потерпевшие, и я не выдержал. Прости, — винится парень и углубляется в телефон. — Следующий автобус подойдет через десять минут — поедешь на нем.
Он очень красиво и тепло улыбается и без всякого стеснения пристально смотрит на меня — так смотрят на хорошо знакомого человека, по которому адски скучали…
Невзирая на неудачи в амурных делах, я прекрасно считываю сигналы — тем более настолько недвусмысленные. Игрой в гляделки меня не проймешь. Однако с ним все настройки сбились напрочь — я в ужасе, язык присыхает к нёбу, а сознание едва теплится.
— Ты зачем унижалась и извинялась? Надо было послать их всех на… — он сокращает расстояние между нами до недозволенного. Съеживаюсь от такого проявления заботы, а еще — от внезапной близости и волны обжигающего тепла, но не двигаюсь с места. Попятиться — значит поддаться, а из нас двоих кто-то должен быть в разуме.
— Эй, как ты со мной разговариваешь? — собираю остатки выдержки и изображаю возмущение, парень в недоумении поднимает бровь и, нависая надо мной, ухмыляется:
— А как я разговариваю?.. Это ты смени менторский тон на нормальный.
Наглость других всегда застает меня врасплох — хлопаю глазами, раскрываю рот, но не нахожу слов. От мальчишки исходит такая мощная энергетика спокойствия и владения ситуацией, что иным брутальным мачо и не снилась…
— Л-ладно… — отступаю на шажок и мямлю севшим голосом. — Я извинилась, потому что не хотела скандала. Меня учили: старших надо уважать.
Во мне говорит недобитый синдром отличницы, а еще — стремление на корню пресекать любой конфликт, впитанное с молоком авторитарной матери. Черты, изрядно осложняющие и без того нелегкую жизнь.
— Сам по себе возраст не дает право на уважение. Статус не дает право на уважение. Если человек всю жизнь был тупой мразью, за что воздавать ему почести? Та тетка здоровее нас обоих. И у нее не написано на лице, что она пенсионерка. С какого перепугу ты должна была уступать ей место?
Он без стеснения озвучивает мои собственные постыдные мысли, однако если открыто соглашусь с его суждениями, стану такой же конченной. Так не пойдет.
Что вообще творится в мозгах у «Поколения Z»?..
Надо бы провести краткую лекцию о вечных ценностях, но вместо этого я проваливаюсь в черную глубину его глаз, ведусь на гипноз улыбки и натурально пропадаю — посторонние звуки отключаются, ноги слабеют, земля уплывает…
Мальчишка осторожно поддерживает меня за плечи и я взвиваюсь:
— Держи свои грабли при себе! — Он шарахается и послушно вскидывает руки, но я не могу успокоиться. — Думаешь, я ничего не замечаю? Что тебе от меня нужно?! Говори!
— Да не знаю я… Помешался. Ты… красивая. — Тихий простой ответ сокрушает, я давлюсь пахнущим тополями воздухом, шумно сглатываю и судорожно цепляюсь за хвосты сошедших с ума мыслей.
Черта с два он когда-нибудь еще до меня дотронется.
Это перешло все границы.
— Ты дурной?!. Если не отвяжешься, заявлю в полицию! — то ли угрожаю, то ли умоляю, но он невозмутимо парирует:
— Заявляй, я отвечу, — и с огромной, несвойственной молодым людям усталостью во взгляде вдруг выдает: — Я словно умираю каждый раз, когда вижу тебя. Может, хоть они выбьют дурь…
Оглушенно пялюсь на него, силясь сказать что-то правильное и мудрое, но не выходит — никогда в жизни не видела создания ненормальнее и прекрасней. Из-под черного капюшона торчат каштановые патлы, темно-карие глаза сияют, как у психа, на резко очерченных скулах от напряжения проступили красные пятна, а над переносицей — ямка, какие бывают только у думающих, подверженных сомнениям людей.
Он юный и до нехватки кислорода красивый. И намного опаснее для меня, чем все вместе взятые «Олеги» и иже с ними.
Самое время взглянуть на фитнес-браслет и проверить жизненные показатели. Сдается мне, я близка к удару.
— Я слишком тупой, не могу описать нормально, что к тебе чувствую. Разве что стихами… — он сжимает лямки рюкзака так, что костяшки пальцев белеют, глубоко вдыхает и, не выпуская меня из поля зрения, дрогнувшим голосом декламирует:
— …И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать. Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа…
Тучи окончательно рассеиваются, над его головой разливается безмятежная синева, колышутся ветви благоухающих сиреней, поют райские птицы…
Моргаю и прихожу в себя. Придурок же прикалывается!
Какого лешего я паникую, как испуганная девственница?
Прочищаю горло и обращаю все в шутку:
— Угу. Да ты у нас поэт. Можно сказать, классик… Тебе, часом, не Маяковский фамилия?
— Ты знаешь, чье это! — обворожительно скалится он. — Еще один плюс к твоему светлому образу.
…Какому образу? Грязные волосы, растянутая толстовка, двухнедельный маникюр…
Ищу в каждом слове подвох, но, как только поднимаю голову и снова решаюсь на него посмотреть, преисполняюсь уверенностью — нет никакого подвоха, он серьезен.
