факт, что за три года я умудрилась не сменить гардероб, и вывел из кафе, придерживая под локоть. Только оказавшись на улице, я поняла, что если бы поехала домой на метро, как собиралась, то, пожалуй, обязательно бы грохнулась на подступах — настолько тяжело было передвигаться по смеси из снега, грязи и соли, под которой был ещё и слой льда. Неловко поставишь ногу — и поедешь ею вперёд, а корпусом назад. В общем, хорошо, что Павел меня отвезёт. Безопасность превыше всего.
На заднее сиденье я забираться не стала, опасаясь, что меня начнёт тошнить. Села рядом с бывшим мужем. Окинула взглядом салон — машина была той же самой, он купил её за пару лет до развода. Ну или это точно такая же машина, с той же отделкой из искусственной кожи.
Павел вырулил со стоянки и поехал по проспекту. Водил он плавно и внимательно, это признавала даже моя мама, которая терпеть не могла машины и боялась в них ездить. С Павлом не боялась и ездила.
И его предательство подкосило её ничуть не меньше, чем меня.
Как бывший муж и предлагал, я молчала всю дорогу. Да и не хотелось мне разговаривать — о чём? Павел не был мне интересен. Единственное, что я могла бы спросить: как поживает Любовь Андреевна, но даже это просто из врождённой вежливости. Какая разница, как она поживает? Бывший муж, бывшая свекровь — чужие люди.
— Кто гуляет с Кнопой? — неожиданно поинтересовался Павел, и я мотнула головой, пытаясь осознать вопрос. Не получилось.
— В каком смысле — кто? — Я нахмурилась и посмотрела на собеседника с недоумением. — А есть варианты?
— Не знаю. Но хочу узнать. Потому что тебе, Динь, лучше не гулять сейчас с собакой, и ты сама понимаешь, почему.
Я уже открыла рот, чтобы узнать, почему, но почти тут же его закрыла.
И вновь Павел прав. Каждую зиму я хоть раз, но падала из-за Кнопы, которая порой тянула поводок, завидев какую-нибудь знакомую собачку. Сама Кнопа была не слишком крупной дворняжкой — помесь со спаниелем, чёрная с белой грудкой и немного лохматая, — но когда стремилась пообщаться с другом или подружкой, превращалась в целого слона на верёвочке.
— У меня нет других вариантов. — Я пожала плечами и пообещала самой себе, что буду аккуратнее. Вообще надо будет немного изменить Кнопе график выгула, чтобы гулять в другое время, когда на улице меньше собак. Или даже поискать человека, который смог бы выходить с ней хотя бы раз в день, а второй выгул будет на мне.
— Тогда я её выведу.
Я медленно повернулась к Павлу, невозмутимому и незыблемому, как скала посреди бушующего океана. Он будто бы не сказал ничего удивительного или странного, так, мелочь какую-то. Подумаешь, ставит меня перед фактом, что выведет погулять мою собаку.
Мою. Собаку.
— Давай сделаем вид, что я этого не слышала, — процедила я, вновь отворачиваясь. Павел, который из-за чего-то нервничал и трясся в кафе, ушёл в прошлое, и теперь рядом сидел всё тот же уверенный в себе и спокойный мужчина, который был когда-то моим.
— Динь…
— И вот этого я не слышала тоже, — почти прорычала я, сцепляя руки в замок. Спокойнее, спокойнее! — Я уже говорила тебе: не называй меня так. Ты не имеешь права. Ты меня предал!
Это было… почти истерично. И я поморщилась, открывая рот, глубоко дыша и пытаясь прогнать внезапно выступившие на глазах слёзы.
Эмоции… значит, они во мне всё-таки есть. Плохо.
Павел не стал отвечать, и мы доехали до моего дома в полнейшей тишине. Он припарковался во дворе, и я выскочила из машины, посеменила к подъезду, стараясь не реагировать на ненавязчивое прикосновение к локтю. Павел придерживал меня, чтобы не упала.
Зашёл в лифт, доехал вместе со мной на шестой этаж, и уже на площадке я сказала:
— Иди.
Он покачал головой. Опять этот упрямый до железобетонности взгляд…
— Я выведу Кнопу. А потом уйду, обещаю.
Во мне ярко и непримиримо в который раз за этот день вспыхнуло раздражение, но я его погасила усилием воли.
Ладно, пусть делает, что хочет. Пошёл в баню. Не хватает ещё из-за этой нервотрёпки в больницу загреметь.
Я повернулась к двери, открыла её — и сразу успокоилась, заметив Кнопу, которая стояла на пороге с восторженным видом и виляла хвостом, как пропеллером. Счастливая до безобразия, с полным обожания взглядом, направленным, увы, не на меня.
Я не смотрела, как Павел гладил её, нашёптывая на уши какие-то нежности. Села на пуф, наклонилась и уже хотела расстегнуть молнию на сапогах, как бывший муж, отодвинув в сторону Кнопу, опустился рядом на колени и сделал всё сам. Расстегнул обе молнии, снял с меня сапоги, нашёл и подал тапочки. Потом помог подняться с пуфа, стянул с меня куртку и повесил её на вешалку. Всё привычными, ни капли не забытыми жестами, от которых мне стало почти физически плохо.
Я не сказала даже банального «спасибо», просто сбежала из коридора на кухню. Там уселась на табуретку и настороженно прислушалась к звукам, что доносились из прихожей.
Павел сам нашёл шлейку, поводок — впрочем, всё лежало на тех же местах, что и раньше, — экипировал Кнопу, произнёс негромкое: «Гулять» — и вышел из квартиры.
Павел
Снег всё валил и валил, и создавалось впечатление, что январь решил отыграться за почти бесснежный декабрь. Машины, стоявшие во дворе с утра, замело уже по самую крышу, и если снегопад продлится ещё хотя бы пару часов, выйти из подъезда будет проблематично. Павел и так с трудом открыл дверь — её залепило снегом буквально за пару минут, пока он отводил Динь в квартиру и готовил Кнопу к прогулке.
Динь.
Сердце привычно заныло, затянуло, как бывало всегда, когда он думал о бывшей жене. Только на этот раз к этому давно ставшему привычным чувству добавилось новое. У Павла вдруг появилась цель, и это неожиданно воодушевило.
Последние пару лет Павел ощущал себя так, будто он не человек, а дерьмо в проруби — никому не нужный, бесполезный отход жизнедеятельности, который не живёт, а просто плывёт по течению, как плыл он всё это время. Эти чувства обострились после смерти матери — Любовь Андреевна, несмотря на осуждение за развод с Динь, продолжала поддерживать и любить его, единственная в этом мире. Но год назад её не стало, и у Павла тогда даже не хватило смелости сообщить о случившемся бывшей жене — Динь
