голос такой же жесткий, как и тело, но он не отступает и не отталкивает меня.
Он остается на месте, как прочная стена, на которую я всегда хочу взобраться.
— Не мог бы ты помочь мне надеть браслет?
— Я сказал нет.
— Что в этом плохого?
Я замолкаю.
Сделай это.
Я и Нейт.
Нейт и я просто сделаем это.
Чёрт. Мне нужно промыть голову отбеливателем и надеяться, что все грязные мысли исчезнут.
— Возвращайся на вечеринку, Гвинет.
Я неодобрительно скручиваю губы. Он никогда не называет меня прозвищем, которое все используют, и я ненавижу это.
Гвинет звучит безлично и отстраненно.
Расстояние между нами — последнее, чего я хочу, поэтому подхожу ещё ближе, играя с невидимой линией, которая отделяет его мир от моего.
Я разрушаю эту линию, уничтожаю ее, сжигаю дотла.
Потому что теперь я взрослая и могу это сделать.
— Я хочу быть здесь, Нейт.
Его густые брови опускаются посередине.
— Как ты меня только что назвала?
— Нейт, — говорю я, на этот раз ниже, немного неуверенно, испуганно. Потому что, черт возьми, его глубокий, грубый голос и напряжение в теле могут устрашать.
Мои мысли подтверждаются, когда он твердо, с властностью, поражающей меня прямо до мозга костей, произносит:
— Я дядя Нейт.
— Я не хочу больше называть тебя так.
— Это не тебе решать. Я дядя Нейт, понятно?
Я сглатываю от его непреклонного тона и твердого оттенка в нем. Неудивительно, что в зале суда с ним нужно считаться. Если бы я была преступницей, то стояла бы сейчас на коленях.
Черт, я бы сделала это в любом случае, даже не будучи преступницей.
— Ответь мне, Гвинет.
— Ага. Хорошо. Понятно.
Он прищуривается, и я знаю, что он ненавидит это, потому что я использую два или три разных термина для одного и того же. Однажды он сказал мне об этом, чтобы оценить мои слова, прежде чем дать им свободу, но я не такая дисциплинированная и напористая, как он. Никогда не была и, наверное, никогда не буду.
Но какая-то часть меня жаждет стать им, потому что, если я буду такой, он будет видеть во мне женщину, а не ребенка.
Девушку.
Но вместо того, чтобы комментировать мои слова, он говорит:
— А теперь вернись на свой день рождения.
— Я не хочу.
— Гвинет, — предупреждает он.
— Я хочу подарок на день рождения.
— Я уже подарил его тебе.
— Браслет не в счет, потому что его выбрала твоя ассистентка.
Хоть я вообще так не думаю, но ему и не нужно это знать.
Он выдыхает.
— Что ты хочешь?
— Я могу получить все, что хочу?
— В пределах разумного.
— Как-то ты сказал мне, что причина субъективна. Это означает, что то, что ты считаешь разумным, полностью отличается от того, что делаю я.
— Правильно.
— Тогда не говори, что я поступила необоснованно, хорошо?
Прежде чем он успевает сформировать мысли или теории, я хватаю его за лацкан пиджака, прижимаю свою грудь к его и встаю на цыпочки.
В тот момент, когда мои губы касаются его, я думаю, что достигла другого уровня существования, о котором даже не подозревала. Они такие мягкие и теплые, но в их основе лежит твердость, как и во всем остальном.
Я прижимаюсь к его закрытому рту и даже высунула язык, чтобы лизнуть его нижнюю губу. Это выглядит нерешительно и неловко, но я не останавливаюсь.
Я не могу.
Боже. Вкус его губ даже лучше, чем в моих запретных фантазиях.
Он не открывает рта и не целует меня в ответ, и все его тело превращается в гранит.
Поскольку я была свидетелем того, как он боксировал с отцом бесчисленное количество раз, то знаю, что у него стальное тело, но ощущать его мышцы собственным телом это совсем другое.
Если бы я могла остаться в этом положении на всю жизнь, то мгновенно бы выбрала это.
Черт, я готова смириться с неизбежными всплесками опустошения, если это означает, что мне придется переживать этот момент снова и снова. Если мне удастся выжить после этого, то все оставшиеся годы придется как-то жить с этим.
Однако мой небольшой порыв радости прекращается, когда меня оттягивают назад за волосы.
Я запрокидываю голову и смотрю в его суровые глаза. В них дикая тьма, которая соответствует тому, как его пальцы стиснули мои волосы. Это глубокое черное течение, и я попала в его ловушку.
— Больше никогда не делай этого. Поняла?
Мои губы дрожат, но я не могу не облизывать их, его вкус на них. Глаза Нейта наблюдают за этим жестом, и мускул сжимается на твердой челюсти. Это такое маленькое движение, но сейчас оно кажется таким огромным и важным.
— Скажи, что ты понимаешь, Гвинет, — говорит он, все еще глядя на мои губы, прежде чем переводит взгляд на мои разноцветные глаза.
— Я-я понимаю.
Если я ожидала, что эти слова успокоят его, то это не так. Его челюсть сжимается еще раз, и он отталкивает меня, освобождая мои волосы от крепкой, восхитительной хватки.
Он один раз качает головой, затем разворачивается и уходит. Его шаги длинные и уверенные, а плечи напряжены, но на этот раз все по-другому.
Я смотрю на его спину, облизывая губы и перебирая браслет, по моей щеке катится слеза, когда я бормочу:
— С днем рождения меня.
Гвинет
Два года спустя
— Папа!
Я бегу вниз по лестнице к входной двери, мои кроссовки стучат по мрамору с каждым шагом.
При звуке моего голоса он останавливается и поворачивается ко мне с вопросительным взглядом и улыбкой.
Папа всегда улыбается, когда смотрит на меня. Даже когда злится, то вскоре все забывает и улыбается.
Наша домработница Марта говорит, что я единственная, кто заставляет его улыбаться от всего сердца. Так что я отчасти горжусь тем, что обладаю суперсилой, заставляющей «дикого дьявола», как его окрестили СМИ, улыбаться только мне.
Но СМИ — это сборище придурков, потому что они забывают, что он был таким набожным отцом-одиночкой с детства.
Папа не сильно постарел. В свои почти тридцать восемь, у него все еще крепкое телосложение, которое подчеркивается костюмом. Он высокий и широкоплечий, у него восемь кубиков. Без шуток. Он самый здоровый человек из всех, кого я знаю. Но у него также есть несколько возрастных границ, которые делают его самым мудрым — не считая определенного человека.
Кроме того, взгляд его серо-голубых глаз, тех глаз, которые смотрят на меня с любовью, может убить. Я могу сказать, почему многие
