преисподнюю, родная… Скучал…»
Как же все-таки жестока и непредсказуема жизнь!
Когда-то Саша Георгиев был моим небом. А сейчас он – мой ад.
– Я буду стараться, – обещаю Тимофею Илларионовичу, когда передвижения в танце, наконец, отрывают мой взгляд от Саши.
Пару минут спустя оставляю Полторацкого в зале, чтобы пойти в уборную. Не то чтобы в этом была физическая необходимость… Просто нуждаюсь в уединении и передышке от перманентного внимания со стороны Георгиева. Он даже не пытается притворяться, что не забыл обо всем на свете, с тех пор, как я появилась! Интересно, что думает его девушка. Не может ведь не замечать, как он залип.
Кто уж точно не упустил из виду, так это моя несостоявшаяся свекровь. Перехватывает наши взгляды и недовольно поджимает губы.
– Соня, – прилетает мне в спину уже в коридоре перед дамскими комнатами. Все идет по плану, но дрожь по телу все-таки проносится. – Можно тебя на пару слов?
– Конечно, – улыбаюсь этой стерве, будто хоть сколько-нибудь рада ее озабоченности моим присутствием на празднике.
Людмила Владимировна, раздраженно двигая челюстями, прищуривается. Я улыбаюсь еще шире и якобы спокойно иду за ней в соседний зал, который наверняка свободен сегодня только потому, что это являлось требованием самой Георгиевой.
– Как же я скучала по морю… – выдыхаю легко, когда останавливаемся у окна с видом на подсвеченную уличными фонарями черную бездну.
– Не знаю, зачем ты явилась обратно в город, – чеканит эта сука в противовес моему настрою. – Но я очень надеюсь, что ты не настолько жалкая, чтобы вспоминать старые обиды. У вас с Сашей в любом случае ничего бы не получилось. Вы друг другу не подходите. Это ведь очевидно. Сейчас он счастлив с Владой. Прими это. Ты ведь тоже нашла свое утешение. Хорошо устроилась, что сказать!
– Хах… – первое, что я выдаю, оторопев от наглости этой женщины. – Старые обиды? Это вы имеете в виду то, что ваш муженек чуть не грохнул меня и не отдал на корм рыбам? Или то, как вы сами опустились до того, чтобы устроит для сына тот мерзкий спектакль с изменой? Или, возможно, безжалостные угрозы моим маленьким сестрам? Что?!
Прыскаю и заливаюсь нервным смехом.
– Весело тебе, девочка? Рано.
И тут меня сотрясает от гнева.
Резко сжимаю губы и, надвигаясь на Людмилу Владимировну, жестко выдаю:
– Я вам не девочка. Если хотите о чем-то меня попросить, для начала смените тон.
Она, если и теряется от такого, то ненадолго. Качнув головой, презрительно хмыкает, стерва.
– Обижаешься, значит, – заключает обвинительно.
– Обижаюсь? – выпаливаю я. – Не то слово! Я вас ненавижу. Врубаетесь? За все, что вы с нами сделали! – сжимаю кулаки, когда чувствую, как глаза наполняются слезами. Я перед ней не заплачу! Больше никогда! Как бы больно мне не было, не дождется. Медленный вдох. Дрожащий выдох. И злость снова завладевает моим сознанием. – Я знаю, почему вы пошли на эту жестокость. Не только потому, что я так плоха и так ничтожна для вашей семьи, – высекаю приглушенно, но не менее пылко. – Вы меня боялись, – заявляю и снова улыбаюсь. – Ведь для Саши я была на тот момент важнее всех. Важнее вас.
Ох, как ее это бьет! Будто реальная пощечина. Я озвучила самое страшное. Знаю же, что сын для нее – весь мир. Я всегда относилась к этому с пониманием. Жаль, что она моих чувств не уважала и так и не приняла того, что он – и мой мир тоже.
– Я не хотела с вами воевать, не планировала сдвигать вас с вашего чертового трона, не собиралась забирать у вас сына, но… Когда-нибудь я буду в числе первых, кто опустит две гвоздики на крышку вашего гроба.
У Людмилы Владимировны дергается глаз. Раз, второй, третий… Только мне плевать, даже если ее реально при мне приступ накроет.
Пусть пугает этим Сашу! Гнусная интриганка!
– Послушай меня, девочка… – выдавливает после значительной паузы.
Но я не могу дать ей волю перехватить преимущество, которое только-только получила.
– Разговор закончен, – обрушиваю резко.
И ухожу.
По пути в зал понимаю, что больше сегодня не выдержу. Нужно уходить. Набраться сил. Ведь завтра они мне снова понадобятся – нам с Сашей предстоит столкнуться на гендер-пати у моей сестры и его друга.
Надеюсь, Чарушин не попросит его быть крестным отцом для ребенка. Лиза же точно меня позовет… Господи, не хватало еще с этим человеком один крест на двоих брать! Как бы я не отвергала навязываемую родителями веру, но к этому вопросу отношусь исключительно серьезно.
Ребенок родится только в конце сентября, а я уже гружусь этим вопросом по полной. Всю дорогу до отеля верчу в голове разные варианты и прикидываю, будет ли уместно, если я сама попрошу Чарушина взять, например, Даню Шатохина? Он прекрасный человек. С ним, как мне кажется, мы духовно близки. Это весомый аргумент.
– Доброй ночи, София, – вырывает меня из тяжелых дум голос Полторацкого.
С удивлением обнаруживаю себя у дверей номера.
– Доброй ночи, Тимофей Илларионович, – выдыхаю со слабой улыбкой.
Прикладываю ключ-карту, три шага, скрежет замков, и я, наконец, остаюсь одна. Могу позволить себе не только расслабиться, но и… горько расплакаться.
Ненавижу его! Ненавижу!!!
Тело пробивает озноб. Обхватываю себя руками, но трясет меня тотально. Кажется, душа из тела выходит.
А он… Этот дьявол Саша Георгиев еще и присылает мне сообщение.
Как можно быть одновременно в двух состояниях:
счастливом и несчастливом?
© Соня Богданова
Александр Георгиев: Ты счастлива?
Этот вопрос вызывает у меня глубочайший шок.
Учитывая то, как мы расстались, и с какой ненавистью Саша смотрел на меня сегодня, поражает, что его интересует мое эмоциональное состояние.
Какая ему лично разница, что я чувствую и как я живу?
Едва выхожу из ступора, отчего-то еще сильнее расстраиваюсь. А потом ожидаемо злюсь.
Какого черта он вздумал лезть ко мне с такими вопросами?!
Соня Солнышко: Ты нарушаешь соглашение.
Ему я, конечно, не собираюсь показывать, что меня задело это наглое вмешательство. Сухо указываю на нашу договоренность, одним из пунктов которой было не писать друг другу сообщений.
Александр Георгиев: Просто ответь на вопрос. И я отъебусь.
Меня едва на месте не подбрасывает, такую волну эмоций этот мат подрывает внутри. И дело, увы, не в
