можно перекрикивать телек!). Но раз тихо, значит, на своём любимом месте у окна.
— Да что ты туда постоянно пялишься! И закрой уже окно — цветы заморозишь, — ворчала я.
— Так убери отсюда свои цветы, — огрызался он.
— Куда я их уберу? — тут же подхватывала я. — Составить на твою сторону кровати?..
— Ань? — вывел меня из оцепенения его голос. — Что-то ещё?
— Нет, это всё, — поспешно ответила я. — Спасибо, Марк! — и положила трубку.
Мама стукнула по столу чашкой. Я развернулась:
— Довольна? Приедет твой драгоценный Марк. Общайся с ним сколько хочешь. Надеюсь, больше вселенских трагедий не будешь из-за этого устраивать? — смотрела я на неё зло.
— Ну зачем ты так, Ань, — уронила она руки на колени. — Я разве из-за себя переживаю, я же из-за тебя.
— Если бы ты переживала из-за меня, то не травила бы мне душу, мам. Не заставила тащиться по такой погоде на другой конец города, чтобы я видела, как ты несчастна. И постаралась бы поддержать, а не заставляла всех возиться с тобой, как с самой пострадавшей от нашего развода. Не заставляла меня чувствовать себя виноватой.
— Если бы ты вела себя иначе… — тут же начала мама.
— Ой, всё, — я подняла руки. И снова прикусила язык, чтобы не напомнить ей, как она поучала меня, когда я порвала с Беккером. — Я знаю как тебе дорог Марк, но больше не буду это слушать.
Как была в пальто, не успев раздеться, я вернулась в прихожую, чтобы обуться.
— Вот приедет он в следующие выходные, и можешь обсуждать с ним, какая я дрянь, сколько угодно. Думаю, он будет рад во всём с тобой согласиться, — я зло застегнула сапоги.
Разогнулась, подхватила с вешалки сумку.
— Вот потому, что ты такая непримиримая, у вас ничего и не сложилось. А ведь он тебя любил. И до сих пор любит. Да и ты его, — и не думала сдаваться мама.
Но мне было уже всё равно. Я хлопнула дверью и, не став дожидаться лифта, пошла вниз с шестого этажа пешком.
— Со смыслом приезжала, — дверью машины я тоже хлопнула.
Включила печку, отогрела дворники и поехала обратно бороться с гололёдом, преодолевать снежные заносы и форсировать сугробы.
Да, чёрт побери, иногда я была невыносима.
Однажды в пылу ссоры, швырнула в Марка кружкой кофе с такой силой, что у него на скуле расцвёл багровый синяк. До сих пор не знаю, как так получилось.
Марк зачем-то вспомнил ремонт, что в счёт арендной платы, мы решили сделать в нашей первой снятой квартире в новостройке. Я до сих пор не могла вспоминать без боли, как Марк решил сэкономить и нанял двух старых приятелей. Сэкономил! В кухне они положили дорогую мраморную плитку на дешёвый клей, и она через неделю отвалилась. В спальне криво наклеили обои.
Но чёрт с ним, с обоями, задевало меня не это.
— Какую бы дичь они ни творили, ты постоянно перед ними заискивал, Марк, — задыхалась я от обиды и возмущения. — Ты не хотел портить отношения с друзьями, а злой бабайкой сделал меня. Я должна была следить, чтобы они не напортачили. Я — объяснять, как положить гранит. Я — рассказать, как монтировать инсталляцию.
— Но ведь это был твой дизайн-проект, — парировал он.
— Дизайн-проект?! То, что ты сказал: мы не можем себе позволить дизайнера, и я ночами после работы вычерчивала планы, подбирала материалы и вырезала фигурки мебели, чтобы правильно её расставить, ещё не значит, что это дизайн-проект! А теперь я ещё и виновата, что твоим безмозглым «строителям» что-то не так объяснила?
— Но ты же сама не знала, на какой высоте должен быть унитаз. А когда они повесили выше, чем нужно, стала возмущаться, что тебе приходится на него запрыгивать, и у тебя ноги болтаются, когда ты на него садишься. У меня не болтаются.
— Значит, это я виновата, что у меня короткие ноги?
— У тебя не короткие ноги. Но если тебе надо было ниже, надо было показывать высоту. А ты сказала: да вешайте как хотите! Они и повесили.
— Я сказала, вешайте, как хотите, когда устала биться головой о стену. Когда десять раз до этого сказала: сначала замерьте, а потом сверлите. И что, они замерили?
— Они думали, высоты хватит. Думали, унитаз можно повесить ниже. Кто же знал, что там всё так жёстко в этой инсталляции.
— Ах, они думали! Но не замерили.
— Там и всего-то пяти сантиметров не хватило. Не так уж тебе было и неудобно.
— Я ноги ставила на цыпочки!
— Ты сама виновата…
И тут меня накрыло.
Чёрная пелена, а потом кружка отскакивает от его лица и разбивается вдребезги…
Я тряхнула головой, вырываясь из воспоминаний.
В очередной пробке, что даже за полночь не рассосалась, я стояла уже минут двадцать. В салоне нечем было дышать от выхлопных газов. Голова разболелась. Я приоткрыла окно, но с улицы смердело ещё сильнее, и я поспешно его закрыла.
Не знаю, каким чудом после того ремонта мы остались вместе, но жить в той квартире не стали, сняли новую, где ничего не нужно было делать.
— Всё, хватит, — мотнула я головой. — Развелись и развелись.
Хорошо, что не поторопились с детьми.
Хорошо, что развелись именно сейчас, а не стали продлевать агонию.
Сейчас нельзя думать о хорошем. Нельзя об отпуске на круизном лайнере. Нельзя о той поездке на дачу. Нельзя о том, какими мы были глупыми, влюблёнными, сумасшедшими.
— Когда? Где мы всё это растеряли, Марк? — спросила я вслух. — Зачем мы всё это растеряли?
Я повернулась на несколько коротких, как пульс, сигналов клаксона.
Водитель соседней машины нарисовал мне на запотевшем стекле смайлик и сказал одними губами: «Не грустите!»
— Не буду. Спасибо! — так же одними губами ответила я и увидела, что мы, наконец, поехали.
Наверное, Зина была права. Нет смысла перетирать старые обиды, как царь Кощей над златом чахнуть над воспоминаниями о прекрасных днях. Мы оба виноваты. И никто не виноват.
Всё прошло. И плохое, и хорошее.
Он просто меня разлюбил.
Всё закончилось. Но надо жить дальше.
Если бы ещё сделать было так же легко, как сказать.
Я добралась до дома еле живая к двум часом ночи.
Наскоро приняла душ, даже волосы сушить не стала.
В горле стояла горечь от выхлопных газов. Голова раскалывала.
Упала на свою сторону кровати. Я так и спала с краю, не смея переложить на половине Марка даже подушку. Протянула руку. Обняла пустоту рядом.
Телефон пиликнул новым сообщением.
Я
