Но что? Об этом знали немногие. Поль Вернер был одним из них. Донал Пауэрс был также из их числа. Некоторые экономические обозреватели публиковали свои прогнозы, но их воспринимали как бред неквалифицированных паникеров. Когда в сентябре упали цены на акции, говорили, что нет оснований для беспокойства. Это говорили твердо и спокойно те, кто вложил все свое состояние в акции. Акции еще поднимались и снова падали. Брокеры, которые одалживали свои деньги, начали требовать их назад. Те, кто не мог достать денег, начали продавать все, что можно.
В производстве назревал кризис.
Двадцать девятого октября разразилась катастрофа. Уолл-стрит корчился в судорогах; одни бросались с тридцатого этажа, другие приходили домой и сидели в бессильном отчаянии, третьи обращались ко всем знакомым за помощью и займом.
Таковы были золотые дни осени 1929 года.
В камине кабинета Поля Вернера горел огонь. Это было приятным анахронизмом на улице стальных башен. Поль смотрел в окно на незаконченный остов еще одной из них. Интересно, сколько в ней будет свободной площади теперь, когда разорилось столько брокеров? В первые недели после кризиса, который он мысленно сравнивал с извержением вулкана, цены резко упали. Его собственная кооперативная квартира, за которую он заплатил пятьдесят тысяч долларов, не принесла бы ему половины, вздумай он продавать ее. К счастью, он полностью заплатил за нее. «Никаких закладных», – учил его отец. Он вспомнил дрожащий отцовский голос, рассказывающий о панике девяносто третьего года, когда многие состоятельные люди разорились. Поль был благодарен отцу за этот совет, за то, что он научил его осторожности. Он защитил себя и тех, чьи дела вел, особенно Хенка Рота.
С углублением кризиса и почти полным прекращением бизнеса город превратился в серый хаос. Как-то Поль проходил мимо человека в твидовом английском костюме, продающего яблоки с подноса на углу Уолл-стрит и Броуд-стрит; он знал его по сельскому клубу. Не желая смущать человека, Поль перешел на другую сторону улицы. Всюду были объявления: «Сдается», «Предприятие закрывается», «Банкрот». Разорились сотни строительных компаний, и разорится еще больше до окончания кризиса. «Был ли среди них муж Анны?»
Поль все глубже и глубже залезал в свои сбережения. Он дал денег Хенни для обустройства дома, дал жене для агентства по усыновлению, слепым в клинику, которую основал его отец. И чем больше он давал, тем больше беспокоился об Анне и Айрис. Но он ничего не мог предпринять, связанный данным словом.
Эти мысли одолевали Поля, когда к нему пришел Элфи.
– Видишь ли, – начал он, – я все привязывал к доллару. С поднятием цен я собирался все продать к Рождеству и наличными заплатить по закладным. Я должен был бы избавиться от большинства закладных. Ты всегда не советовал мне связываться с ними, я понимаю.
Его лицо выражало крайнюю степень отчаяния. Брови сдвинулись, рот обвис, от ноздрей к уголкам рта пролегли глубокие морщины.
– Люди стараются тут же завладеть твоими деньгами, не успеешь их получить, – мямлил он. – Не могут подождать и часа после срока. После всех этих лет, с моей репутацией, можно было бы продлить кредит. У меня ведь есть недвижимость. Первый класс, ты же знаешь, Поль, я никогда не покупал барахло. – Он вытер влажный лоб. – Боже мой, это же настоящие джунгли! Джунгли!
Да, так оно и было. Люди хотели не только свои, но и чужие деньги, если могли до них добраться. И Поль видел волчьи глаза в последних слабых сумерках перед наступлением темноты – яркие, желтые, немигающие, они ждали у темнеющих деревьев, когда догорят последние угольки в твоем костре и наступит ночь. Тогда они сделают прыжок, который погубит тебя.
Поль сказал очень мягко:
– Я не богатый человек, Элфи. Я уже отдал сотню тысяч. Больше не могу. Просто не могу. Ты не подумал обратиться к своему зятю?
Элфи простонал:
– Это убьет меня. Будто сунуть голову в духовку. Наступило молчание. Поль подумал о том, как тяжело поднимался Элфи, без посторонней помощи, и сейчас он снова может оказаться отброшенным назад, туда, откуда он начинал.
Поль смотрел, как Элфи встал. Вся его жизнерадостность пропала. Он сдвинул шляпу и пошел к двери.
– Поль, это жестоко, но я понимаю тебя. Я понимаю.
Поль подошел к двери, провожая его.
– Элфи, я постараюсь что-нибудь придумать, поговорить с кем-нибудь, выиграть время для тебя. Я сделаю все, что смогу.
Пустые слова.
Элфи приложил два пальца к полям шляпы – его старое приветствие.
– Спасибо, Поль. Я знаю. Привет домашним.
Погода позволяла посидеть на ступеньках веранды. Они, наверное, ждали ее с самого утра. У них такой терпеливый вид, подумала Мэг, останавливая маленький «нэш». Она больше не ездила на большой машине и после ссоры с Доналом не пользовалась шофером. В подобных обстоятельствах это было бы нелепо.
– Пошли в дом, ланч на столе, – позвала Эмили. Она думала, что, возможно, ее мать будет плакать или хотя бы будут заметны следы слез, но, по более глубокому размышлению, она поняла, что ее мать, как Мария-Антуанетта, встретит несчастье с достоинством. Отец выглядел ужасно.
Они положили себе салат. Эмили разлила чай, и они втроем сели за стол. День был пасмурный, и Эмили зажгла свечи. Если бы не выражение лица отца, все казалось бы как прежде: льняные салфетки и скатерть, прекрасно отглаженные, вотефордские стаканы, тяжелые серебряные подсвечники.
В середине завтрака Элфи положил вилку и резко произнес:
– Кажется, придется расстаться с Лорел-Хилл.
– О нет, отец. У меня столько драгоценностей, которые мне не нравятся. Я продам их.
Отец был очень тронут:
– Мэг, дорогая, спасибо, но вряд ли этого хватит. Ты не имеешь представления о размерах моего разорения.
Он сгорбился в кресле. Эмили сказала:
– Ты расстраиваешься, говоря об этом. Тебе надо поесть. Ты не можешь позволить себе расслабиться.
Ему хотелось плакать, но Эмили не позволяла ему этого. Она всегда была такой. Бодрость, отрицание горестей были ее особыми способами сопротивления. Мэг вспомнила, как, осторожно перевязывая ее разбитую коленку, мать шептала:
– Ну, ну, теперь не болит!
Она хотела как лучше. Но все равно было больно.
Мэг закончила ланч. Он был вкусный, и она добавила себе еще салата и слушала местные сплетни, которые рассказывала ей Эмили, тщательно избегая болезненных вопросов, которые волновали их.
Все это время она чувствовала молчание отца на другом конце стола. Всегда такой бодрый и разговорчивый, он был гостеприимным хозяином этого дома, в согласии с собой и миром! Она вспоминала, как он возвращался вечером из города с васильком в петлице, который срывал каждое утро перед уходом. И частенько у него под мышкой был пакет с конфетами или книжкой для «маленького книжного червя». Она все хорошо помнила.
