Злость окутывает меня, чувство справедливости берет верх, а все теплые и нежные чувства к матери окончательно пропадают. Тонут под давлением противоречивых эмоций.
— Ты только обрекла ребенка на паскудную жизнь с гребаными снобами! Ни меня, ни тебя больше не пустят на порог их дома, ты это понимаешь?
— Я не хотела, так вышло.
— Все ты хотела! — выкрикиваю в трубку. — Одна в университете учится, больше с тобой не живет, другой малолетка, мешался тебе. Ты сразу хотела свалить, а клиника была только прикрытием! Какого черта тебя потянуло за границу с наркотой?
Меня трясет. Так сильно, что телефон в руке дрожит. Сильнее прижимаю трубку к уху, чтобы дрожь не взяла надо мной верх, не позволила уронить телефон.
— Как же ты меня достала своими нотациями. Малолетняя дрянь! Я тебе не за этим звоню.
— А за чем?
— Ты совсем меня не слушаешь? Я в дерьме! Мне деньги нужны!
— У меня их нет.
— Так и знала, что на тебя нельзя рассчитывать! Чтобы больше не появлялась в моем доме! Ни ты, ни твой сосунок!
Боже…
Почему? Почему…
Куда делась та женщина, которая растила нас, которая баловала и водила в парки? Где она?
После этого разговора я проплакала весь день. Слез больше не осталось. Выплакала свой запас. Наверное, это к лучшему, не находите? Никто не слышит мои вопли, не стучит по стенке в просьбе заткнуться и не играть Джейкоба из «Сумерек» во время трансформации. Смешно. Только мне плевать, что вы там требуете. Плевать. Вы никогда не поймете, что я чувствую. Никогда.
Аккаунт Дэни в Инстаграм заблокирован. Мы больше не переписываемся, я не могу видеть его истории, наблюдать за его жизнью… Не могу наблюдать за моим маленьким героем. От этого понимания внутренность больше сворачивает от боли. Я больше не увижу его. Не увижу.
Живот сводит от голода. Странно, что я вообще хочу есть. Надо, наверное, сварить рис. Или нет? Неважно. Но воду точно придется выпить — лежать с сухостью во рту не самая приятная вещь. Лишь бы на кухне никого не оказалось.
Судьба, как всегда, «на моей стороне»…
— О, проснулась! — комментирует злорадно Лили, оперев руки в бока.
— Лили, не сейчас…
— А когда? Что, совесть глаза ест?
И зачем я вышла на кухню? Лучше бы осталась в комнате. Да. Так было бы гораздо легче успокоиться и пережить последние события, за которыми я забыла о нашей ссоре с Лили. Просто я хочу, чтобы меня оставили в покое.
— Пожалуйста…
— Знаешь, я думала, что ты подойдешь ко мне, прощения попросишь, но тебя второй день нет! Какая из тебя подруга? И вообще… Эй, ты чего?
Все-таки запас слез в организме остался. Небольшой, но все же. Он выходит с пронзительным воплем, давящим на грудь, впивающимся в барабанные перепонки. Холодно. Одиноко. Больно. Больно переживать события последних двух дней снова и снова.
— Дэни забрали…
— Как забрали? — удивляется Лили.
— Вот так. Мама в тюрьме за наркоторговлю, родительские права забрали, а Уильямсы оформили на него опеку. Они запретили нам видеться, Дэни даже аккаунт в Инстаграм заблокировал.
— Почему?
— Миссис Уильямс, наверное, запретила. Я в ее глазах алкоголичка, наркоманка и шлюха.
А самое ужасное, что я действительно себя так чувствую…
До одного момента. Пока прохладу в душе не забирает Лили. Подруга обнимает мою сломленную плоть, прижимает к себе, даря необходимое тепло и поддержку, в которой я так нуждаюсь.
— Они не могут запретить вам видеться. Ты же его сестра, — настойчиво твердит Лили.
— В службе опеки сказали, что я могу подать права на опеку, но предпочтение дадут более обеспеченной семье. Я не знаю, как он без меня, как…
— Тише-тише, — подруга крепче прижимает меня, когда меня накрывает новый поток слез. — Мы справимся.
Я так хочу на это надеяться, но эта гребаная надежда всегда ускользает от меня и вставляет палки в колеса. Она оказывается на шаг впереди, убегает. Я не могу схватить ее в свои объятья, иначе Дэни был бы у меня.
— Ты поэтому отстранилась?
— Нет.
— Тогда почему? — серьезно смотрит на меня шоколадными глазами, схватив мягкими ладонями лицо.
Говорить или нет? Стоит нарушать данное слово или не совершать эту глупость? Знаю, что Лили никому ничего не расскажет, не проболтается, даже поддержит. Только…
— Я подписала договор о неразглашении, я не могу ничего рассказать.
— Надеюсь, ты не себя продала, — хмыкает она, я вторю ей. Только от горечи. Потому что только что она попала в яблочко. Но на деле я улыбаюсь, словно она сказала что-то странное, и произношу уверенно:
— Нетю ничего криминального, не волнуйся.
Подруга облегченно выдыхает и усаживает меня за стол. Сама заваривает кофе, ставит передо мной омлет с беконом. Заботливая, как всегда, несмотря на то, что в пятницу ее ранили гораздо глубже. Лили всегда была сильнее меня духом, всегда выходила из ситуации с высоко поднятой головой. С такой броней нужно родиться. Наверное.
— Кстати, Стифлера чуть не исключили за тот случай на балу, — довольно произносит она, уминая омлет и заставив меня поперхнуться кофе.
— Хоть какая-то справедливость, — отвечаю, прокашлявшись. — Что, опять отец заступился?
— Да. Но он будет работать в кафетерии до конца года. Бесплатно.
— Да ладно?
— Именно, — ехидно улыбается подруга. — Я приложила руку.
— Я даже не сомневаюсь. Ты не заслужила подобного унижения.
Впервые за время заточения ловлю себя на том, что улыбаюсь. Я впервые улыбаюсь последствиям расизма Стифлера. Так ему и надо. Хоть о чем-то могу задуматься, лишь бы не вспоминать разъяренное лицо миссис Уильямс и вердикт женщины из органов опеки.
Однако счастье длится недолго…
— Кстати, как вчерашний танец с Салливаном?
В этот момент улыбка на лице моментально сползает. Удивленно смотрю на подругу, пытаюсь угадать, на что она намекает. Знает ли, что происходит между нами. У меня тут же холодеют ладони, кровь отливает
