самолетик через весь класс.
— А Сталин сказал свое иметь! — воинственно топнула ногой Дуська.
Она побежала ко мне, но я ловко увернулся, рассмеялся и перепрыгнул через парту. Схватил её рюкзак, ненароком вытряхивая из него все содержимое.
— Упс, — со смехом выплюнул.
Пусть лучше прожжет во мне дыру, чем будет смотреть как на побитого щенка! Вот еще! Нашла кого жалеть!
— Дурак! — крикнула она и стала собирать свои вещи.
Соколовский встал с места, помогая ей.
— Не переживай, я сделаю еще, — улыбнулся Колька.
— Жених и невеста! Жених и невеста! Тили-тили тесто! — заорал Вовка, а только что некоторые вошедшие одноклассники его поддержали и стали водить хороводы вокруг Дуськи и её дохляка.
Губы сжались в тонкую линию. Колька покраснел, а вместе с ним и Дуська. Отнекиваясь и заикаясь, они отскочили друг от друга на несколько шагов. Тогда-то я не выдержал и подставил подножку Соколовскому. Он упал на задницу, а все остальные стали уже смеяться над его неуклюжестью.
Сорвавшись с места, Колька набросился на меня, а я на него. Мы дрались, как только могли драться первоклассники. Кусаясь и рыча, с выступающими слезами обиды на глазах. Мы боролись и ненавидели друг друга, пытаясь заработать авторитет среди одноклассников. Быть по праву крутым. Только вот мне хотелось быть крутым только для одной одноклассницы. И хотелось доказать, что я самый крутой и классный. И только когда нас разняли, и мы схлопотали нагоняй, а вместе с ним и очередной поход к директору, я успокоился.
Дуська меня не сдала, лишь затравленно молчала и шмыгала носом, не отвечая на требовательный вопрос Шапокляк: «Кто первый начал драку?». А маленький стукач все выдал, как на духу. В красках, с толком, с расстановкой. Язык у него, что помело.
— Дунька, ну скажи! — жалостливо проскулил Колька, показывая на меня пальцем.
Растерянно девочка пожала плечами и тихо выжала из себя:
— Я не видела. Я собирала вещи.
Тогда нам всем поставили двойки, нагрузили домашкой и в добровольно-принудительном порядке заставили мириться. Мы с Колькой, конечно же, только сделали вид, скрестив за спиной пальцы, а девчонке я с уважением сказал:
— Молодец, Бобриха! Не сдала!
Но она ответила, лишь одно:
— Я не видела…
И это раззадорило меня пуще прежнего! Ах, она не видела! С тех пор я дергал её за косички, воровал тетради, став чуть старше, — списывал домашку, а еще погодя — стал отмечать про себя привлекательные изгибы, как и многие другие. Приходилось махаться. Много.
Кабинет Шапокляк стал вторым местом по моей посещаемости в школе, после классов. Возможно, если бы не заслуги в хоккее и физ-ре в целом, от меня бы избавились и перекрестились, но так или иначе я был обаятельным оболтусом, потому Шапокляк вздыхала, складывала на столе руки в крепкий замок и обреченно выдавала:
— Ну и что мне делать с тобой, Белов?
— Понять и простить?! — обнажал я ей ряд белых зубов, задорно подмигивая.
* * *
Воспоминания нахлынули. По истечении времени, они вызывали улыбку, но тогда шебутному мальчишке было до жути обидно, что его принцесса хотела дружить с кем-то еще. Возможно, я всегда был собственником и ревнивцем, когда дело касалось нее. Сама мысль о том, что к ней какой-то петушара будет прикасаться неподобающим образом, заставит эти мягкие щечки покраснеть, а затем…
Черт!
Рука сжалась в кулак.
Никто не смел к ней прикасаться! Никто! Даже если бы мне пришлось бы лечь костями! Мне давно было пора ее отпустить. За ней увивалось столько пацанов, сколько она себе и представить не могла. И если бы я не совал свой пятак и в каждой бочке не был затычкой, а где требовалось и твердым кулаком, то какой-нибудь мамин сынок уже бы давно ее захомутал.
Меня к ней тянуло магнитом. Было глупо себе лгать, но я и не лгал. Просто отмахивался. У нас разные дорожки. Так было всегда. Ей нужен тот пацан, который сможет ее вытащить, поставить на ноги, защитить и быть тем самым крепким плечом… А я? А я умел только приносить плохие вести, втягивать в болото и все портить.
Моя рука все еще находилась на её щеке — точно приклеенная. Пальцы очерчивали заманчивый контур губ. Интересно… Эти губы уже целовали... Стрела ревности опять ударила мне в сердце. Хотелось топать и кричать! Кричать и топать! Закинуть на плечо и заявить «мое», подобно неандертальцу.
И все-таки…
Я должен был её отпустить. И я это сделаю. Сделаю, как только буду уверен, что мышка в безопасности. И только я дал себе непоколебимое обещание, высекая его клеймом в своем мозгу и дырой в груди, как ее ресницы крыльями бабочки затрепетали, пальчики на книге зашевелились и она издала протяжный тихий стон.
Моя рука дернулась, но было поздно. Меня засекли. Ее веки разлепились, чтобы захватить меня в плен голубизны. Дунька опешила и недоуменно моргнула.
— Ты знала, что храпишь, Бобриха? — изогнул губы в насмешливой кривой усмешке. Идиот!
— Ч-что? — скуксилась, приподнялась и моя рука невольно спала с ее теплой щеки. — Ничего я не храплю.
— Еще как храпишь, — хмыкнул. Зыркнул на часы и отрезал, — собирайся. У тебя несколько минут.
— Что? Куда? — она до сих пор не сдвинулась с места. Меня немного коробило, что Бобриха в сию же секунду не сорвалась с места, не кинулась в мои объятия и не сказала, что готова со мной валить хоть на край света.
— В клуб, — коротко пояснил и поторопил Дуньку.
— Не пойду я ни в какой клуб, — отрезала, откинула волосы за плечи и встала, разглаживая вязаное длинное платье в пол.
— Не возникай, — бросил, хватая ее за локоть, — сегодня я покажу тебе, что такое веселье, — поиграл бровями, а в моих глазах заиграл плутовской блеск. Я мужик до мозга костей и так или иначе, а мои мысли сходились к одному концу. Тому, который не мог уняться рядом с ней.
— Я… Я не пойду!
— Не будь занудой, — закатил глаза.
Пошел к кладовке и достал
