платяного шкафа и проводила до дивана.
— Сейчас чайник поставлю, — пообещала я, стыдливо оглядывая свой домашний беспорядок — кружка с давно остывшим чаем, обёртка от шоколадки, переполненная корзина бумаг и скомканный плед на диване. — Вы крыжовниковое варенье любите?
И, не слыша ответа, несусь в кухню, едва не запинаясь о пса.
— На место, Граф! — шикнула на живность.
Нервно теребила пуговицу на манжете линялой клетчатой рубахи, наблюдая как Антонина Макаровна, молча жуёт беззубым ртом варенье и хлюпает чаем. Рой мыслей готов был взорвать голову от тонны вопросов и догадок о цели визита этой грозной и властной старухи.
— Я останусь у тебя. Надолго, — безапелляционно осведомила бабушка Никиты. — Одной растить малыша негоже. Всяка помощь нужна и в воспинании, и в деньгах. Не боись, я троих вырастила, а вот внука мне не давали воспитывать, может быть бы и не выросла из него такая сволочь. А вот правнука мы вырастим в мирового мужика, нечета папаше.
От мысли, что эта сварливая и угрюмая бабка устроит жандармерию в моём доме, скрутило желудок.
— Антонина Макаровна, спасибо конечно за готовность, но мне…
— Цыц, дурёха, — рявкнула старуха, и я подавилась своими словами. — Кожа да кости одни, взгляни на себя. А квартира? Ни ремонта, ни условий. Чего ты справишься-то?! Не бреши.
От обиды губы задрожали.
— Да не лей ты слёзы, — бабка покачала головой и, достав из своего застиранного кардигана белоснежный платок, протянула мне. — Знаем мы как это. Я в войну троих вырастила. И ты справишься, коль не дура. А помощь тебе всяк нужна, Лёлька. Всё в жизни бывает.
Пока Антонина Макаровна вещала свою тираду, внутренний голос подсказывал о мудрости данного решения. Вдвоём и правда легче. А то, что незнакомы, недолог срок стать близкими.
Устроила прабабушку своего будущего сына в спальной комнате, сама же начала обустраивать свой угол в гостиной.
Все прелести житья с Антониной Макаровной вкусила прямо на следующий день. Старуха ввалилась в комнату ни свет, ни заря и велела идти завтракать. На столь командный рык даже мёртвый солдат встанет.
Рисовая каша на молоке сдобренная сливочным маслом, чай всё с тем же крыжовниковым вареньем и большое глянцевое яблоко. Нет, это не из истории о Белоснежке.
— Вы что уже успели и в магазин сходить? — удивлённо уставилась на бабушку.
— Ты на часы глядела? То, что ты спишь боярыня до одиннадцати, не значит, что все такие. Ничё родишь и забудешь, что такое сон. Ешь давай, и кобеля своего выгуляй, а то обгадит всю квартиру.
— Он воспитанный, — посмотрела на пса, который тут же обиженно завилял хвостом. — Сейчас Граф и тобой займёмся.
Антонина Макаровна почти сразу взяла бразды правления в свои руки. По началу душа немного бунтовала от её вмешательства, но со временем поняла, что мне вполне удобно и даже комфортно. Завтрак, обед и ужин до отвала всегда на моём столе, вечерние беседы за чашкой чая. Цоканье спиц у подножья дивана, пока я полулёжа оформляла заказы клиентов. Буквально спустя месяц, я уже и не представляла свою жизнь без этой ворчливой с острым языком женщины, под толстым панцирем которой проглядывалась доброта и искренняя забота.
Постепенно с имени-отчества мне было разрешено перейти на бабу Тоню, что давалось с трудом.
За период нашей совместной жизни старуха ни разу не обмолвилась о своём внуке, лишь понуро сцепляла зубы, если от меня вдруг звучало его имя.
— Сыну-то имя придумала? — невзначай бросила баба Тоня, гладя ворох постельного белья.
— Хотела Иваном назвать по началу, а теперь всё больше нравится имя — Дима, — пожала плечами, бесцельно блуждая компьютерной мышкой по рабочему столу.
— Дмитрий, значит? Да, неплохо, по-царски.
Утюг снова запыхтел, скользя по ситцевой простыне. Задумчиво смотрела ей в спину, разглядывая седую голову.
— Баб Тонь, — позвала негромко. — Никита сын вашей дочери или…
— Сына, — закончила за меня. — Стыдиться меня этот дурень. Старуха выжившая из ума. Прайдоху свою всю жизнь слушает. Богатая ведь она у него. Этой холёной девице не нужна матёрая ветеранша в свекровки. А зря… — Антонина Макаровна усмехнулась. — Я в своём уме и любому всезнайке сто очков форы дам. Не пора ещё на свалку.
— Совсем не пора, — улыбнулась я и, кряхтя поднявшись, обняла старушку со спины. — Чтобы я без Вас делала?
Бабя Тоня замерла, пребывая в моих объятиях и словно начала таять.
— Будет тебе, — осипшим голосом буркнула в ответ, отстраняясь. — Сама бы крутилась, в одиночку.
Я ласково заглянула в старческое лицо.
— Я рада, что у нашего Димки будет такая классная бабушка, — и затяжно чмокнула старуху в морщинестую щёку.
По традиции, воскресенье было моим выходным днём. Я обычно спала до посинения, а Антонина Макаровна свято блюла мой сон.
Сильный и болезненный толчок изнутри вырвал из сладкой дрёмы, заставив сесть на кровати. Боль врезалась в виски.
— Тише… Тише, родной, — пискнула я, погладив живот. — Не так сильно. Маме больно. Тишь…
Вроде, отлегло. Выдохнула и откинулась на подушку, уткнувшись в потолок. Прислушалась к внутренним ощущениям. Голова, словно ведро полное воды. Тонометр.
Осторожно свесила ноги с кровати, смотря на шифоньер. Там в третьем ящике аппарат смеряющий артериальное давление. Просто встань, возьми и замерь — всё как обычно. Твердь под ногами ненадёжна, стены комнаты танцуют.
— Баба Тоня!
Голос не мой и не могу разобрать высоту децибел по шкале от шёпота до крика. Пол плыл, а стены вокруг кружились с невероятной скоростью.
— Помогите! — вложила в зов всё своё отчаяние и страх, падая на живот.
Алексей
Дура! Полная дура! Но понять обязан…
Я держу её в неведенье больше полугода, не давая чётких и исчерпывающих ответов. Беременность, срыв и какие-то там чёртовы гормоны всё же дали течь.
Груз ответственности и напряжение давно лишили меня нормального сна. Я и мои парни рыли хлеще экскаватора, чтобы понять где именно обосновался Герасим, а, следовательно, и найти Горелых. Я хоть и злился на парня за предательство, но в любом случае смерти не желал. Надо было просто отделать его как следует, может и сломать кое-что да увезти на хрен от Леры ко всем чертям, но решения принятые на горячую голову всегда аукались в скором времени.
Наблюдая за женой, невольно начал восхищаться её преданности и умению любить. Она хоть и ходила темнее тучи, переживая за Максима, но была уже живой, а небездушной куклой, мечтающей о самоубийстве.
Под гнётом неизвестности, догадок и недостатка сна, подрастерял чувство осторожности. Я делал
