– Посмотри, мне нужен свежий глаз! – требовательно говорила она.
Машка долго вглядывалась, замирая сердцем, а потом обычно вздыхала:
– Потрясающе! – Слово было пошловатое, но шло оно из самых глубин неискушенной Машкиной души.
В личной Машкиной жизни ничего особенного не происходило, вернее, не то что особенного, а просто вообще ничего не происходило. Закончился вялотекущий романчик – дрянь сюжетец – с неким Костиком, барабанщиком какой-то самопальной группы, долговязым волосатиком в черных очечках и черных же майках. Костика в этой жизни не интересовало ничего – ни деньги, ни удовольствия, ни сама любовь. В сексе он был вял, отношений выстраивать не мог, словом, ничего, кроме палочек и собственно самих барабанов. Встречались они с Машкой раз в неделю «на флэту» у Костиковой сестры, покуривали, перебрасывались незначительными фразами и валялись на шатком сестрином диване. Где было все так же вяло, скучно и, кажется, тяготило их обоих. Потом все это разом закончилось. Машка, конечно, не опечалилась, а вот мать на Костика рассчитывала, пусть и никчемный, а кавалер – все лучше, чем ничего. А Машке-то уже к тридцати!
Гостей Альбина не любила, но все же был узкий, очень узкий круг людей, с которыми она общалась. Как, например, с семейной парой – Левушкой и Веттой. Левушка был кем-то при кинопроизводстве – не то звукорежиссером, не то монтажером, говорил про себя: мы, киношники. Ходил в твидовых пиджаках и ярких косыночках на тощей шее, видно было, что кому-то подражает. Жена его Ветта была при доме и растила троих детей – тоже подвиг. Была она славная, немного заторможенная и незлобивая. Приходили они по пятницам, и Ветта приносила свой неизбежный «Наполеон», а Альбина начинала ворчать, дескать, опять, Ветка, с тобой жиреть начну. Выпивали бутылку хорошего «Мартеля» под Машкины бутерброды с сардинками и ветчиной и потом пили кофе с Веттиным «Наполеоном». Разговор шел обычный, житейский, блистал Левушка, ловко закручивая сюжеты из богемной жизни: кто с кем и кто где. Альбина тихо посмеивалась, Ветточка краснела, а Машка слушала, раскрыв рот. Ей казалось, что она почти прикоснулась к настоящей, прекрасной, изысканной жизни, со всеми ее страстями и чудными перипетиями.
– Болтун, – бросала Альбина, когда за ними закрывалась дверь. – Болтун, но никуда от них не денешься, – вздыхала она и уходила к себе в комнату – отдыхать. С общением на сегодня был явный перебор.
Как-то случилось, что Альбина уехала по делам, что-то в центре; Машка пылесосила и услышала настойчивый звонок в дверь. За дверью с какой-то коробкой стоял Левушка.
– Альбина дома? Нет? Передай ей это, тороплюсь, хотя дай зайду, кофею выпью. Сообрази побыстрей.
Машка помчалась на кухню. Левушка медленно цедил кофе и пристально, словно в первый раз, разглядывал Машку. Она смутилась:
– Я пойду, Лев Валерьевич? Он кивнул. Машка ушла в спальню перебирать бельевой шкаф, и на сердце у нее почему-то было тревожно. Предчувствие ее не обмануло – Левушка вошел в спальню, плотно прикрыл за собой дверь и как-то очень быстро и деловито сотворил с Машкой то, что, собственно, сотворить и собирался. Машка вяло отнекивалась, но сдалась быстро. Почему? А кто бы задал ей этот вопрос, а если бы и задал, вряд ли получил бы вразумительный ответ. Левушка был нетерпелив, даже тороплив, но приговаривал какие-то нежные слова – типа, сладенькая моя, и Машка в это поверила, уговорив себя, что Левушке она нравится уже давно. А тут вот случай подоспел. Левушка ушел, а она долго лежала на широкой Альбининой кровати и говорила себе, что вот и у нее наконец появился настоящий любовник, завязался роман и что теперь будет чем жить и о чем мечтать, ждать своего часа и трепетать, наконец. Была ли она хоть чуть-чуть влюблена в Левушку? Вряд ли. Но нужна же молодой женщине хоть какая-то любовная история.
В пятницу, как всегда, пришли Левушка с Веттой и непременным «Наполеоном». Машка сбивалась с ноги, суетилась, сильно накрасила глаза и томно курила, закинув ногу на ногу. Левушка вел себя как всегда – балагурил, острил, смешил байками, Ветточка охала и краснела, а Альбина внимательно разглядывала Машку. Когда они ушли, бросила Машке:
– Про Левку забудь, он в этом смысле пустой мужик, да и трахает все, что шевелится. Не придумывай себе черт-те чего. Потом будешь выскребаться.
От смущения и обиды Машка разрыдалась и, схватив курточку, бросилась за дверь. Два дня к Альбине не приходила, а на третий – пришла. Альбина – ни слова, будто ничего и не было, только про накопившиеся дела. «Женщина-загадка. Ничего о ней не знаю! Ни слова, ни полслова о себе, сундук какой-то с загадками! И даже на горизонте нет слабого подобия какой-нибудь истории. Никогда о себе ни слова, ни звука!» – сокрушалась Машка, натирая полиролью сервант.
К весне Альбина оживилась, ждала каких-то немцев, переговоры о персоналке велись уже два года. Нервничала, правила работы, меняла рамы. Стрекотал факс – пересматривались условия выставки: транспорт, зал, время. В мае приехал крупный немецкий галерейщик господин Герберт.
Долго отбирали работы, спорили, Альбина на чем-то настаивала, была нервна, с Машкой почти не разговаривала, только требовала бесконечный кофе. Потом, когда деловую часть утрясли, посадила Машку напротив себя и твердо сказала: «Поедешь со мной в Мюнхен». Сказала утвердительно. А если бы спросила? Конечно же, не получила отказа. Суетливо начали собираться: паспорта, визы, упаковка работ – словом, серьезные сборы. Ехали поездом. Альбина подурнела, совсем перестала спать, страшно нервничала. А Машка сидела у окна, где проплывала тихая Польша и начиналась игрушечная Германия. В Мюнхене встречали со всеми почестями, поселили в шикарном отеле: завтрак, ужин, официанты в белых манишках. Галерея Альбине понравилась, правда, она долго капризничала со светом, но как-то это утряслось. Вернисаж прошел ярко и не по-немецки пышно: с богатым фуршетом и цветами. В первый же день Альбина продала четыре свои работы. Вечером, после закрытия выставки, пятидесятилетний сухопарый Герберт возил Альбину и Машку по окрестностям, угощал дорогим шампанским и дарил цветы.
– Проценты неслабые имеет, жук немецкий, – усмехалась Альбина. К концу третьей недели, к закрытию выставки, пригласил их в свой холостяцкий дом в пригороде Мюнхена. Накрывала ужин пожилая полная немка, похожая на фрекен Бок. Подали протертый суп из шпината, баранью ногу и сливовый пирог. А к концу вечера Герберт обратился к Альбине с букетом цветов – горячо благодарил за успешную выставку, надеялся на дальнейшее сотрудничество и заодно – заодно в конце своей пылкой речи попросил у Альбины Машкиной руки. Растерялась даже непробиваемая Альбина, а когда пришла в себя, рассмеялась и сказала, что все решает фрейлейн Маша, с ней и надо вести разговор.
