8
В октябре 1958 года Нат и Эвелин купили восьмикомнатную квартиру в доме № 934 на Пятой авеню. Ее большие светлые комнаты выходили на Центральный парк. Нат настоял на квартире на третьем этаже.
– Не забывай, я вырос на улице. На верхних этажах я чувствую себя, как в капкане. А если лифт сломается? Или вдруг дом загорится? На третьем этаже у тебя есть шанс спастись, а на двенадцатом ты сразу покойник, – объяснил он.
– Я никогда не смотрела на это с такой точки зрения, – удивилась Эвелин. Она всегда жила в полной безопасности, и никогда ей не приходилось бороться за выживание, в чем бы эта борьба ни заключалась.
Понадобилось более двух лет, чтобы завершить отделку квартиры. Эвелин сама искала драпировки и обои, диваны поудобнее и изящные кофейные столики, шторы и антиквариат. Она проводила дни на распродажах, посещала аукционы и антикварные лавки. Талант декоратора не покинул ее, а ведь она уже забыла, какое удовольствие доставляет видеть, как комната принимает требуемый вид; как приятно что-то добавлять, исправлять, переделывать и в конце концов получать то, о чем мечтал. Она забыла, как радуешься, когда на тебя обращают внимание, когда тебе делают комплименты. Некоторые из гостей даже утверждали, что она должна стать декоратором и зарабатывать на своем таланте.
– Зарабатывать? Я? – переспрашивала Эвелин и смеялась.
Вот только с Джой не все было ладно; если бы не это, Эвелин с уверенностью могла бы сказать, что шестидесятые годы были для нее счастливыми. Она продолжала доводить квартиру до совершенства, наняла и вышколила прислугу, чего, кстати, раньше никогда не делала. Поначалу она смущалась приказывать другим людям, но затем привыкла. Она навещала раз, а то и два в неделю свою мать, брала уроки кулинарии у Джеймса Берда и училась готовить… Она устраивала обеды, чтобы похвастаться своим мастерством, и в конце концов даже Нат – после всех своих приятелей – признал за ней поварской талант.
И все же кое-что Эвелин не удавалось сделать так, как она хотела. Она заставила себя пойти в гимнастический зал. Ее нельзя было назвать толстой, скорее она была пухленькой, с невысокой грудью, узкими бедрами и расплывшейся талией. Ей сказали, что, если делать особые упражнения, линия груди улучшится и появится талия. Эвелин купила себе спортивный костюм, трико и все прочее, не считая цветастой сумки, на которой значились ее имя и фамилия. И все же она бросила занятия в гимнастическом зале, потому что панически боялась тех, кто появлялся в зале вместе с ней. Это были либо безупречные манекенщицы, либо великосветские женщины, чьи фотографии печатали все журналы. Эвелин чувствовала себя чужой и с теми, и с другими, даже не чужой, а человеком второго сорта – они все были холеные, стройные, занятые только собой, а свою речь они пересыпали именами людей, о которых Эвелин читала только в газетах. Поэтому после четвертого занятия она ушла и больше никогда не возвращалась.
Вторую неудачу Эвелин потерпела в моде. В начале шестидесятых она с радостью восприняла практичные простенькие фасоны– их сделала популярными Джекки Кеннеди – как и миленькую стрижку Первой леди. Платья без рукавов открывали красивые руки Эвелин и скрывали в то же время ее несколько коренастый торс, а начесанные волосы как нельзя лучше подходили к ее маленькому овальному лицу. Когда же в середине шестидесятых разразился молодежный бум, Эвелин внезапно ощутила себя отрезанной от моды. Ей уже было под сорок, а мода предназначалась молодым, кому еще нет двадцати. Подобно многим женщинам, Эвелин не смогла привыкнуть к юбкам, которые едва прикрывают бедра, а резкая угловатая стрижка никак не вязалась с морщинками у глаз и складками скорби, как бы заключавшими в скобки нос и рот.
Эвелин рассматривала свои недостатки как бы со стороны: невозможно ожидать от сорокалетней женщины фигуры двадцатилетней, значит, полагала она, нельзя заставить ее носить платья и прически, рассчитанные на молодых.
Эти весьма тривиальные недостатки с лихвой окупались успехами, которые Эвелин делала как хозяйка дома и жена. Она была очень гостеприимна и безупречно справлялась с делами; следила, чтобы еда была вкусной, а вещи вовремя сданы в стирку и химчистку и чтобы ее муж, занятый в своем преуспевающем бизнесе, был избавлен от скучных житейских забот.
Настоящим же подтверждением тому, что Эвелин хорошая жена, – так же думал и Нат, и ценил это, – было то, что возрождение переживали и их интимные отношения. Хотя в них уже не было того горения и страсти, какими сопровождались ухаживание и медовый месяц, но мертвый сезон, последовавший за рождением Джой, сменился новым распорядком половой жизни: раз или два в неделю они опять предавались любви, и Эвелин вновь чувствовала, сильнее, чем когда-либо, что она действительно так же привлекательна для мужа, как и он для нее.
В меньшей степени Эвелин была уверена в себе как в хорошей матери. Джой уже стала девушкой, непокорной и своенравной, и Эвелин лишь удивлялась – неужели она со своей стороны делает что-то не так. Она совершенно не могла общаться с дочерью, которая временами просто не стеснялась выражать свое пренебрежение к матери. Были моменты, когда Эвелин боялась, как бы Джой не пристрастилась к наркотикам, не забеременела или, того хуже, не связалась с какой-нибудь шайкой. В школе Эвелин уверяли, что в том нет ее вины: большинство родителей испытывают те же трудности со своими детьми-подростками. Виноват разрыв поколений, а не Эвелин, говорили ей.
Нат был согласен со школьными специалистами и психологами. Когда Джой открыто оскорбляла Эвелин, Нат советовал жене не обращать внимания. Он говорил, что это просто переходный возраст и не надо придавать этому большого значения.
Часто Эвелин думала: неужели Нат действительно, даже в глубине души, не мечтал о сыне? Тысячу раз она задавала ему этот вопрос, и всякий раз он отвечал, что нет, что одна Джой стоит десятка мальчишек.
Джой с отцом были очень близки. Между ними существовала какая-то внутренняя связь, в которой не оставалось места для Эвелин. У них были свои, им одним понятные шутки, и они с удовольствием проводили время вдвоем – будь то воскресный завтрак в «Плазе», какая-нибудь ярмарка с громкой рок-музыкой и яркой иллюминацией или новый фильм про Джеймса Бонда, после которого они обычно шли в закусочную и ударяли по гамбургерам.
Эвелин ревновала Джой к Нату, но так как она ничего не могла с этим поделать и в то же время опасалась вызвать еще большее отчуждение дочери, она ничего и не предпринимала, находя для себя утешение в утверждении психологов, что Джой «просто-напросто переживает переходный возраст. Все подростки через это проходят». Эвелин убедила себя, что специалисты знают, что говорят. На то они и специалисты. А она всего лишь мать.
