И я рассказала ему про Вальмона. Наступила тяжелая, страшная тишина. Затем он взорвался. Я еще никогда не видела Пирса таким. А хуже всего было то, что, как я вдруг поняла, он действительно любил эту девку, идеализируя ее. Она была для него точно икона, и я разбила ее вдребезги.
Он не верит, сказал он. Грязная ложь. Да как я смею? Это интрига, которую я затеяла с помощью отвратительного Тома Бренда, который вечно обнюхивает меня, точно ищейка. Он никогда мне этого не простит. Ангель чиста, невинна, он никогда не спал с ней и не хотел, и все время старался втолковать мне это, но я не слушала. Я никогда ничего не слушаю. С него хватит. Слишком низко я пала. Это конец.
Я думала, он разнесет все вокруг. Я думала, он меня ударит. Тут я расплакалась. Но он только выругал меня и ушел, хлопнув дверью. А напоследок сказал: «Ты трахалась с каждым мужчиной вокруг с того момента, как я с тобой познакомился. Ты только об этом и думаешь. О любви ты и понятия не имеешь. А я знаю, что такое любовь. Прощай!»
Два часа и несколько рюмок спустя я собралась с силами и собрала кое-какие вещи. И позвонила Эстелле. Она обещала, что Хавьер сейчас же пришлет мне машину. Я должна поехать к ней.
Не помню, как я вела машину. Моим глазам требовались «дворники».
Это было позавчера. Сегодня я немного успокоилась. За моим окном простираются мили безмятежности, а Эстелла разговаривала со мной всю ночь. «Все в порядке, моя дорогая, – сказала она. – Сегодня у Луиса выходная ночь. Он же должен иногда видеться с женой, вы согласны? – Она ласково держала меня за руку, и я была ей благодарна. «Пирс просто еще один дурак, – убеждала она. – Он узнает правду. Имейте терпение. И кстати, я поговорила с Хуаном-Карлосом».
Я невольно засмеялась.
Вот так. Что дальше? Не знаю, куда я поеду отсюда. Сейчас я зализываю раны, а попозже позвоню Тому в Мадрид. Ты не против, что я на него опираюсь? Я сейчас нуждаюсь в моих друзьях.
И еще я нуждаюсь в чем-нибудь крепком. И выпью за тебя, моя милая подруга.
Со всей любовью,
Рут.
Какой-то бар Мадрид 9 июля
Моя милая Джейнис!
Я всегда находил Пирса занудой в твердом уме и памяти – и внезапно он стал обаятельно помешанным. Правду сказать, крыша у него съехала набекрень. Сегодня с утра пораньше раздался апоплексический телефонный звонок: я обвинялся в распространении клеветнических измышлений о его плюшечке. Не то чтобы он описал ее такими словами – у него выходило что-то вроде Пресвятой Девы, вновь посетившей грешную землю. Он еле выговаривал слова, до того его душила ярость. Рут такая же дрянь, как и я, неистовствовал он; мы оба – разгребатели грязи, декаденты, извращенные до мозга костей, слишком циничные, чтобы разглядеть добродетель и высокую порядочность, когда она перед нами; нам следовало бы постыдиться и т. д. и т. д.
Это было уже чересчур. А потому, когда он умолк, переводя дух, я сказал ему правду и посоветовал, если он мне не верит, пойти и самому поговорить с девочкой напрямую.
Наступило грозовое молчание, потом он положил трубку. Надеюсь, он не застрелится: жатва смерти в этом посольстве уже далеко превысила ежегодную норму. А теперь, конечно, тебе хочется узнать, в чем правда? С чего же мне начать эту историйку? Я рассказывал тебе по телефону о том, как Рут поупражнялась в сводничестве с помощью моего друга в КШТ, который играет Вальмона. (Помнишь его? Еще бы, черт дери!)
Ну, все получилось. Будучи завзятым сплетником, я отправился выпить с ним у него в уборной и со всем тактом, которым славлюсь, навел справки о милой курочке Пирса. «Очень религиозна, как я слышал». Он стал само удивление. «Не могу сказать, что мы много беседовали о Боге, – сказал он, – хотя нам было дано познать довольно много других тайн. Но, пожалуй, «тайны» не то слово, – продолжал он. – Девочке, возможно, всего двадцать, но она потягается с любой сайгонской проституткой».
(Как много они путешествуют, эти актеры! Культура поистине чудесная вещь).
Видимо, она нисколько не прячет свою личную жизнь. Девочка сбежала сюда от огнедышащих родителей-евангелистов (откуда и имя Ангель), чтобы хорошо проводить время. Она даже ведет счет – «Вальмон» был ее тринадцатым за шесть месяцев, которые она прожила тут. Я посочувствовал: тринадцать ведь несчастливое число, но он как будто слегка надулся; видимо, счел, что его сноровку недооценили, и пожалел, что вместо этого не примерился к Рут.
Тайной остается, что девочка нашла в Пирсе. Я знаю, ты часто говоришь, какой он сексуальный. Быть может, с ее стороны это была просто попытка взять верх над сексуальностью, посмотреть, сумеет ли она уложить главу миссии в миссионерскую позу. Если так, она потерпела неудачу.
Ну вот, теперь ты в курсе. А я остался, дивясь и недоумевая, почему некоторым мужчинам обязательно надо идеализировать женщин, консервировать их в чистоте и невинности. Надеюсь, с тобой я этого не проделываю: в чистоте и невинности я не слишком осведомлен.
Как бы то ни было, я позвонил Рут – весьма благоразумно ударившейся в бега – и доложил. И знаешь? Ей стало жалко Пирса. Любовь женщины может быть до невыносимости великолепной. Как насчет твоей?
Я буду дома ровно через неделю, обещаю. Мой редактор наконец поверил, что не существует королевского скандала, который можно было бы описать или хотя бы изобрести. Но, возможно, для меня это уже позади. Если «Членистография» будет иметь успех, не исключено, что я преждевременно удалюсь на покой и буду стряпать неотразимые деликатесы для дамы моего сердца.
Ты правда хочешь еще детей? Я ведь пошутил насчет критической убыли моих сперматозоидов. Смущает меня мысль, как я дряхлым старцем стою у школьных ворот и выслушиваю предположения, как, наверное, приятно быть дедушкой.
Увижу тебя очень скоро, со всей моей любовью и навсегда.
Том.
P.S. Боюсь, я правду сказал твоим благочестивым соседям, что я отпавший от веры мормон. Но ведь это избавило тебя от необходимости приглашать их на чай.
P.P.S. Мне так не хватает возможности приносить тебе чай по утрам, взлохмаченной, голенькой. Ты пахнешь, как теплый щеночек.
Британское посольство Мадрид 9 июля
Дорогой Гарри!
Писать такое письмо нелегко, и я надеюсь, ты по старой дружбе будешь терпелив.
Утром я серьезно взвешивал, не подать ли в отставку и не уйти в какой-нибудь гостеприимный монастырь. Затем я поймал себя на том, что взвешиваю, какое из этих заведений особенно славится своим вином, и подумал, что, пожалуй, мне не следует относиться столь трагично к положению, в какое я попал. Тем не менее я совсем сокрушен и чувствую себя порядком униженным – школьный тупица, которого надо бы поставить в угол, нахлобучив на него шутовской колпак.
