Какая смышленая и любознательная девочка, подумала Анита. Она быстро выучит язык.
Речь закончилась, и Анита выключила телевизор. Следующие несколько дней, когда весь мир с замиранием сердца будет ждать, уступит ли Хрущев под давлением Кеннеди, принесут немало страхов и волнений. Но на Аниту присутствие Ларейны действовало благотворно. В этот момент мир для девочки был еще более ужасным, и все же, очевидно, она сохранила присутствие духа и надежду.
– Давай покушаем! Я уверена, у тебя появится аппетит, – сказала Анита.
Когда они совершали долгий путь через огромный дом в столовую, Ларейна вдруг задала какой-то вопрос. Анита беспомощно пожала плечами, но девочка повторила его, как будто была уверена, что ее поймут.
Анита разобрала только два слова: «Элвис Пресли» Она предположила, что в этом и заключался главный интерес девочки к Америке, и мысленно отметила, что нужно купить для Ларейны какие-нибудь пластинки и стереофонический проигрыватель. Разве есть лучший способ выучить английский язык, чем слушая и заучивая слова песен?
Потом Анита сделала то единственное, что смогла придумать, чтобы связь между ними не прервалась. «Ты всего лишь охотничья собака, которая все время лает, – запела она, не совсем верно воспроизводя мелодию. – Ты всего лишь охотничья собака, которая все время лает».
Это была единственная строчка из песни Пресли, которую ей удалось вспомнить.
– Ano, ano! – воскликнула Ларейна, и от возбуждения ее голос стал громче, когда она начала медленно подпевать на английском языке с очень сильным акцентом.
В своей стране она не слишком часто слышала песни Пресли по радио, однако он был ее любимым певцом и сам по себе служил достаточно веской причиной, чтобы любить Америку. «Ты никогда не ловишь кроликов, поэтому та мне не друг», – присоединилась она к Аните и запела вместе с ней.
Ларейна переехала из одного огромного дома в другой, и в этом отношении все осталось по-прежнему. Но изменились ее понятия о том, что принадлежит ей и кому принадлежит она, словно самые глубинные убеждения, сами основы личности можно закладывать в сознание и убирать оттуда, как мебель, которую вносят в комнату или выносят из нее.
В течение первых нескольких месяцев Ларейна была несчастна, но совсем не потому, что кто-то плохо обращался с ней. Новые люди, с которыми она теперь жила, делали все возможное, чтобы ей было хорошо. Под спальню девочке выделили самую чудесную комнату во всем доме – очень большую, теплую, из окна открывался вид на широкую зеленую лужайку и синий океан. Возле окна стояло кресло, обитое бело-розовым ситцем в цветочек в тон обоям и покрывалу на кровати. В комнате были полки, набитые книгами и игрушками, а также целые груды мягких зверушек и кукол. Мэри готовила чешские блюда, которые были гораздо вкуснее, чем у Фриды Павлецки. А Майкл, человек с веселым голосом, возил ее повсюду в огромном блестящем автомобиле. Зимой они ездили на замерзший пруд за городом, где он учил ее кататься на коньках. Когда наступало время ложиться спать, дворецкий вез Ларейну на спине в ее комнату, изображая из себя лошадь, а она пришпоривала его и кричала «giddyap» – одно из первых слов, которым он научил ее. Карел Павлецки никогда ни разу не играл с ней так.
И, наконец, у Ларейны была «баби», как она через несколько дней стала называть Аниту. Это было ласкательное чешское слово, означающее «бабушка» (хотя к тому времени она уже знала, что на самом деле Анита приходится ей двоюродной бабушкой). Анита так много делала для Ларейны, что это не могло не вызвать в девочке чувство любви и благодарности. Она, обнимая, успокаивала свою воспитанницу, когда та в страхе просыпалась во время грозы, помогала ей изучать английский язык, читала книги об американских детях, вроде «Гекльберри Финна». Все это было так непохоже на те восемь лет, которые Ларейна провела у Карела и Фриды Павлецки – восемь лет, когда она считала этих людей своими родителями! И все же… когда она думала о прошлом, ей казалось, что в душе у нее всегда таилось сомнение. Как часто прибегала она в свою комнату в мансарде после очередной порки и кричала, обращаясь к Богу: «Как ты мог отдать меня этим бессердечным людям?» Как часто чувствовала она, что удушающие объятия Фриды – это не проявление нежности, а просто потребность схватить и держать что-то, словно Ларейна была неодушевленным предметом, куклой, а не ребенком! И сколько раз она ощущала что-то тревожное и странное в том, как Карел клал руки на ее тело, когда приходил к ней вечером, чтобы помочь раздеться и надеть пижаму! Разве не подозревала она, не чувствовала своим детским сердцем, задолго до того как ей сказали об этом, что на самом деле она не их дочь?
Но от этого узнать правду было ничуть не легче. В тот день, когда Ларейну привезли из «Фонтанов» в американское посольство в Праге, ей очень подробно все объяснили. Павлецки украли ее из тюремного лазарета, где она родилась… Ее настоящие родители – американец и известная актриса. Девочке дали фотографию красивой женщины и сказали, что это ее мать. Правда, это тоже смутило Ларейну, потому что на фотографии была изображена женщина, одетая в доспехи и похожая скорее на средневекового юного рыцаря.
И вот теперь она очутилась здесь, в этом великолепном доме, в замечательной стране… Но для нее по-прежнему было загадкой, как и почему это случилось. Только одна ошеломляющая новость была ясной, как кристалл, и причиняла девочке невыносимые страдания. Та прекрасная женщина на фотографии была ее матерью, однако Ларейну не отправили к ней. Ее увезли далеко, очень далеко от нее, даже гораздо дальше, чем в то время, когда она жила у Павлецки.
Как-то раз через два месяца после того, как Ларейна приехала в Ньюпорт, Анита позвала ее в библиотеку и представила ей стоявшего возле камина мужчину как своего племянника, Джина Ливингстона. Потом Анита оставила их наедине.
– Я – твой отец, – начал он без обиняков и принялся рассказывать ей о том, как познакомился с Катариной Де Вари и как они сблизились после того, как ее мужа заключили в тюрьму.
Ларейна подумала, что такого отца, несомненно, иметь гораздо приятнее, чем Карела Павлецки. Теперь она поняла, как актриса могла влюбиться в него. Но, поведав девочке эту историю, Джин сказал, что она не может жить вместе с ним, так как он слишком занят важной работой. И после этого уехал.
В тот вечер, с помощью нескольких чешских фраз, которые записал Джин, Анита сообщила Ларейне, что если ее будут расспрашивать об отце, лучше сказать, что она происходит из дальней ветви семейства Аниты, которая взяла ее к себе после того, как она осиротела. Анита не должна допустить, чтобы люди узнали, что девочка – дочь Джина Ливингстона.
