— Конечно! — воскликнула обессилевшая Энграсия. — Они используют Мелисандру, чтобы заставить молчать Рафаэля. Ай, Хайме, Хайме. Хотя, нет, спасибо, конечно, спасибо.
Энграсия легла на кровать и застыла.
— Вот видишь, Моррис, — сказала она наконец с закрытыми глазами. — Моим фантазиям о взрыве в казарме Эспада суждено воплотиться в жизнь, после всего-то! Призраки из Вивили посетят братишек этой же ночью!
— Но что будет с Мелисандрой? — спросил Моррис, приподнимаясь.
— Они вернут ее нам, не беспокойся. Прежде, чем мы все взлетим на воздух, она выйдет оттуда.
— О чем вы говорите? — уточнил Хайме, напуганный услышанным.
— Мои ребята не будут умирать в постели, Хайме. Ни они, ни я. Мы проводим Эспада в мир иной. Когда сначала мне пришла в голову эта мысль, меня вдохновляли на этот шаг только абстрактные доводы, гуманистические. — Она иронично улыбнулась между рвотными позывами, после чего ее вырвало в ведро, стоящее возле кровати. — Прости, Хайме. Вот вознаграждение за работу на свалке. Как я уже говорила, теперь у нас есть конкретная причина, очевидная, весомая, которая, надеюсь, убедит профессора, лежащего на соседней постели.
— Но это же безумие! — воскликнул Хайме.
— Я хочу сказать тебе, друг мой, что это решение всех заразившихся, эта смерть не должна слишком надолго затянуться. У нас мало раствора для капельниц, и когда он закончится, если мы еще будем живы, то будем мучиться, с филиной или без нее. Никому из нас этого не хотелось бы. Таким образом, мы доберемся до Эспада, все сверкающие, в ореоле славы. Мы раскрасимся безумно красиво. Никто в Синерии не забудет эту ночь, а чтобы не посвящать никого в эту тайну, этой ночью не мы, а сами Призраки из Вивили посетят наших любимых братцев, — хвастала Энграсия с шутовскими гримасами, вынужденная лежать на постели возле металлической подножки, на которой висел мешочек с раствором.
Хайме испуганно смотрел на нее.
— Дай мне, пожалуйста, бумагу и ручку, — попросила Энграсия. — Я должна написать кое-какие распоряжения.
С дивана Моррис посмотрел на Хайме с выражением смирения.
Какое унижение быть связанной, точно животное, изолированной от света, от воздуха. Как следует поразмыслив, как будто речь шла о каком-то трансцендентальном решении, Мелисандра пришла к выводу, что у нее не оставалось другого выхода, кроме как выпустить горячую жидкость, облегчиться, пока не лопнул мочевой пузырь. Она уже не могла терпеть боль внизу живота.
Уф! Какое же удовольствие послать, наконец, к черту приличие, достоинство и помочиться в штаны. Почувствовать это как освобождение, непрекращающийся оргазм, бесконечно длинный. Мелисандра заплакала. Она могла бы вынести все это, если бы кто-нибудь пришел и подтвердил ей, что она жива, что не умерла внезапно, и что это был не ад. Однако всё свидетельствовало о его существовании. Как отделить реальность от иллюзии в замкнутом пространстве, без движения, без звуков радости и боли? Как доказать, что ты еще существуешь?
Когда послышались шаги, она так хотела пить, что пыталась опустить голову к полу между своими ногами и почувствовать, по крайней мере через мешок, влагу собственной мочи. Это, конечно, было невозможно, но это занятие отвлекало ее от всяких мыслей, пока она не услышала глухой, ритмичный звук приближающихся шагов. Какой парадокс — испытывать подобную радость, какой абсурд! Если бы охранник, открыв дверь, смог увидеть ее лицо, то заметил бы, как ее губы расплылись в широкой улыбке, казалось, если бы она знала, утро сейчас или вечер, то сказала бы ему «добрый день», «привет», «добрый вечер». Так потерпевший кораблекрушение приветствует первого встречного человека на пустынном острове, но Мелисандра вовремя сдержалась, смогла осознать безнадежность этого приступа любезности и в скором времени до отчаяния захотела снова остаться одной.
Вошедший вначале ничего не сказал: приподнял мешок настолько, насколько это было нужно, чтобы открыть ей рот, и подсунул тарелку к ее губам. Первым порывом Мелисандры было желание отказаться; она понимала, что охранник обращается с ней хуже, чем с животным, ведь могла же она по крайней мере видеть, что ест, но все же решила в ярости съесть то, что было перед ее носом, и вцепилась зубами в тарелку с рисом и фасолью, которая сразу выскользнула. Она услышала легкую садистскую усмешку мужчины и отодвинула лицо.
— Я так не могу есть это. Лучше дайте мне воды, — сказала ока, мысленно взывая к состраданию.
— Воды захотела? Так значит, да? — слышала она голос, от обладателя которого Мелисандра могла видеть только солдатские сапоги.
— Кто вы? Почему я здесь? — спросила она.
— Ты написала в штаны… шшш… — осуждающе зашикал он.
— Я не смогла найти туалет, — сказала она с сарказмом.
— Если я дам тебе воды, ты снова это сделаешь, — сказал он ей.
— И что? Я все равно уже мокрая.
— Жаль, что мне приказано не прикасаться к тебе… сегодня, по крайней мере. Посмотрим, может, попозже, — пробормотал он, приближаясь к ней и проводя легонько пальцами по коже ее руки. — Я не буду тебя трогать, но тебе придется послушать меня, крошка, — процедил он сквозь зубы. — Я скажу тебе, что я с тобой сделал бы, а потом, если будешь умницей, дам тебе воды.
— Слава Богу и Божественному провидению, что ты появился, — приветствовал его Лукас. — Мы слишком задержались. Смотри, даже мои попугайчики в нетерпении. Я уже вынужден был повторять одни и те же предсказания клиентам. А я человек порядочный, знаешь. Не думай, что я использую одни и те же бумажки изо дня в день. Каждую ночь я сажусь и пишу их заново, — говорил он, одновременно пытаясь завести машину. Рафаэль устроился на пассажирском сиденье, а Лукас — за рулем.
— Все в порядке? — спросил он Рафаэля.
— Все в порядке, — улыбнулся тот, похлопывая по рюкзаку на коленях. — Здесь то, что мы хотели.
— Итак, М.С.Х., — сказал Лукас.
— Что ты сказал?
— Мы сделали хих, — рассмеялся Лукас. — Это у нас такой деревенский способ сокращений. Не только вы, гринго, используете аббревиатуры. А еще здесь прикол с орфографией, — добавил он. — Ты слышал когда-нибудь историю о сеньоре, у которого было кровоизлияние в мозг, и он потерял дар речи? — Рафаэль отрицательно покачал головой. — Так вот, этот сеньор писал, сокращая слова, своей жене, чего ему хотелось поесть. «СВ», например, обозначало свинину. Наконец она приноровилась. Однажды пришел к ним один друг, и тот написал ему букву «X» на своей карточке. Гость подумал, что надо принести хвороста, но решил проконсультироваться с женой приятеля, которая, едва увидев букву «х», принялась хохотать и сказала ему: «Нет, малыш, он хочет хяйцо». Он всегда писал яйцо с буковкой «х», шибко глупый был, — снова загоготал птичник.
