А на столе красовался компьютер.
Элегантно-серый монитор горел светлым окном экрана, обрамленным разноцветными сияющими точками и таинственными символами.
Сотни две клавиш на плоской панели клавиатуры были помечены русскими и латинскими буквами, а также иными неизвестными знаками.
Чуть слышно урчал системный блок, игриво подмигивая то красной, то зеленой звездочкой.
Еще какие-то неведомые мне части электронного ансамбля расположились вокруг, раскинув по столу паутину проводов.
Компьютер в кабинете информатики или в офисе у Самого воспринимался как вполне естественная часть интерьера.
Компьютер же в этой комнате выглядел примерно как модель лунохода в коммунальной кухне.
— Ну как? — осведомился Валерий, любуясь произведенным эффектом.
— Величественно, — выдохнула я, наконец обретя дар речи.
— Выдали в издательстве! Как перспективному автору! — В голосе его журчало и переливалось ликование.
Я присела на диван. Притихшие вещи вокруг испуганно застыли, прислушиваясь к голосу нового жильца.
— И… чем же должен перспективный автор оправдать такое доверие? — постепенно приходя в себя, поинтересовалась я.
— Первоклассной прозой! Пер-во-клас-сной!! Про-зой!! — вскричал Валерий и вскочил. — Или, может, думаешь, я не потяну?!
И вдруг, схватив со стола, запустил в меня здоровенной черной книгой.
— Псих! — взвизгнула я, отбивая книжищу, как неумелый пятиклашка — волейбольную подачу. Книга отлетела и, шлепнувшись на пол, расстегнулась и оказалась не книгой, а папкой с множеством отделений, набитой какими-то бумагами.
— Сама дуреха, — снисходительно заметил он, бережно поднимая и вновь складывая ее. — Так и быть, можешь ознакомиться! Здесь двенадцать глав нового романа. Первого романа из новой серии!
Торжественный аккорд неслышно грянул в вышине, и дрогнувшей рукой я прикоснулась к папке.
— Лично я считаю, что это настоящий прорыв в медицине. Сами посмотрите! — восклицала Людасик, потрясая блестящим буклетиком. — И нервная система, и сердечно-сосудистая, и мозг, и опорно-двигательный аппарат! И на каждое заболевание — комплекс препаратов. А главное — обратите внимание — на природной основе! Никакой химии. Я Виталику урологический выписала, и уже виден результат! По крайней мере цвет лица не сравнить…
— Еще одна жертва сетевого маркетинга, — безжалостно комментировала Римус. — Ты хоть узнай: кто в этой фирме от чего излечился? Поговори с нормальными людьми…
— А я с кем, по-твоему, разговариваю?! — вскинулась Людасик. — Вот у одной девушки, Маши, был низкий гемоглобин. Что ни делала — не помогает. А попила препарат — и куда что делось! Они и дни рождения вместе справляют, и на природу по праздникам ездят…
— А-а, вот оно что! Так что ж ты нам мозги пудришь? Тут не в медицине дело, а в клубе! Тебе в клуб охота, в толпу — так и скажи! Как вон Маринке в свою редакцию… Ну что, Марысь, не полегчало? Может, еще таблетку дать?
Я осторожно качнула головой. Голова продолжала ныть. Точнее, она гудела, как старый трансформатор, мерно и противно. На фоне этого гудения мир выглядел немного странно. Наверное, глухие видят его совсем по-другому, чем мы. Ярче? Выразительнее? Грознее? Что я знаю, например, об этой женщине с золотистыми точечками в глазах? Она надвигалась на меня, могучая, сильная, как гордая каравелла. Меня даже слегка закачало, как хиленькую шлюпку.
— А ты, девочка, не скрываешь от нас чего? Может, журнал ваш закрыли? Спонсор умер? Или, может, твой Гоголь рукопись сжег? Или… Слушай! А не беремен- на ты?!
Я снова укоризненно шевельнула головой. После этого гудение переместилось в область правого виска. Каравеллу заслонило судно поменьше, и краски вокруг сразу смягчились.
— Да просто сегодня магнитный день, — сказал примирительно Людкин голос, — я сама проснуться не могла… Марин! Ты знаешь что? Сходи-ка в медпункт, давление померь! А вдруг — криз?
— Да никакого у меня криза… Людасик, не заводись! — взмолилась я из последних сил.
— А что же тогда с тобой?! — снова неумолимо подступила Римус. — Говори! Не сидеть же нам сложа руки и смотреть, как погибает любимая подруга!
— Как вам сказать, — промямлила я. — Симптомы пока не объединяются в систему… Течение болезни не определено… этиология и патогенез не выяснены. Так что диагноз остается под вопросом…
Если бы я могла объяснить им, что со мной! Объяснить хотя бы самой себе!
Но в том-то и дело, что я понятия не имела, как назвать ЭТО — состояние, при котором болят мечты, распухают печали и воспаляется ярость! Когда спазмы черных мыслей сжимают мозг, и ни с того ни с сего накатывают волны свирепости, заставляя вздрагивать, как от озноба.
— Сожги ее! Рукопись! — выпалила я и сунула черную папку на стол.
— В смысле?..
Валерий повернулся ко мне. Лицо у него было усталое, но удовлетворенное. Лицо спортсмена, наконец-то осилившего главное препятствие к победе и неоспоримо опередившего соперников. И это устало-торжествующее выражение теперь медленно переходило в брезгливое удивление. Моей шутки он не оценил. Она показалась ему дурного тона. Он машинально взял папку в руки.
— Твой роман — мерзость! Главный герой — чудовище! Это не человек, а… монстр! Нелюдь! — выкрикнула я.
После этого его лицо стало меняться значительно быстрее. Сначала оно как бы окаменело: нос, губы и щеки укрупнились и отяжелели, как на барельефе, а глаза будто спрятались в глубь прищуренных век, и выражение их нельзя было уловить. И стало очень тихо. Или это компьютер отключился, не выдержав напряжения в комнате? Страх медленно охватывал меня, как наползающая туча — горизонт.
Он отложил папку и выпрямился.
— Вот как! — сказал он.
Это был первый удар грома. Глаза его вновь распахнулись, взгляд сверкнул молнией и осветил уже совершенно другое лицо: жесткое и сокрушительное, не знающее пощады. За какие-то секунды бесшумная буря разразилась вокруг, сокрушая все на своем пути. Он готов был убить, испепелить меня! Он был… НЕ ОН! Ужас сковал меня. И мысль, страшнее этого ужаса, пронзила сознание: неужто это я сейчас, сию минуту своими руками разрушила что-то самое дорогое, священное — что-то наше ? Своими непоправимыми словами — погубила нашу жизнь?! Неужто — в который уже раз! — упустила свое счастье?!
Я опомнилась. Руки мои дрожали, дрожало и все тело. Я бессильно опустилась на стул.
— Ва… лера… — прошептала я. — Я… не…
Но он не слышал меня. Он смотрел прямо перед собой. Глаза его погасли, рот искривился, морщина перерезала лоб. Сейчас ему можно было дать семьдесят лет. И все это — моих рук дело? Это называется — литературная критика?
