Но что за зверь был мой отец? Что за исчадие Ада?
После того, как Игнат благодаря Доку вспомнил события давних лет, он, особо ни на что не надеясь, поехал на место в горах… и нашёл тот тайник. А в нём — терпеливо ожидающие своего часа камни. Всё это было сделано очень тихо, но сокровища и тайна — вещи несовместимые, особенно, когда эта несовместимость щедро оплачивается.
Мой отец следил за Игнатом с той самой поры, как тот неожиданно воскрес. Тогда же и у них с мамой начались первые крупные ссоры, и отца, похоже, замкнуло: взыграла и ревность, и жадность. И когда Игнат посетил Чечню, для отца это стало сигналом рыть, вынюхивать, искать признаки… И он нашёл. И сделал то, что умел лучше всего — в очередной раз предал. Похитил женщину Игната, потребовал выкуп — проклятые камни. Игнат принёс, отдал. Но не учёл, что имеет дело с тварью, которую даже животным не назовёшь. Жестокий, мстительный ублюдок, которому чуждо что-либо человеческое. И когда, отдав выкуп, Игнат ворвался в дом, где ждали его женщина и нерождённый ребёнок… Всё что он смог, это облегчить их мучения и взять на себя зарок отмщения.
Шрамы на спине — такая мелочь, по сравнению со шрамами души! Зато мне наконец-то стали понятны эти затаённая боль и тоска во взгляде — Игнат просто пытался жить со всем этим дальше. Но как это возможно, если теперь я и есть его главный триггер?! Как он вообще выносит меня рядом с собой? Надолго ли?!
Я грузилась этим добрых дня три. Машинально улыбалась, что-то отвечала, пыталась доказать, что я в норме. Но при этом вздрагивала от прикосновений Игната, не находила сил смотреть ему в глаза и избегала близости. Между нами со страшной скоростью расползалась трещина. Душа кричала от боли, боясь потерять любимого, но тело сжималось и словно стремилось усилить разрыв. До изнеможения. Пока Игнат не схватил меня однажды, не тряхнул до искр перед глазами, не вложил в руку пистолет с одним патроном, предлагая здесь и сейчас решить свою проблему так, как мне хотелось бы…
— Ну?! Ты же лучше всех знаешь, как должно быть?! Давай! Действуй!
И я разревелась, обессиленно роняя оружие на пол, оседая за ним следом, но попадая в сильные, заботливые руки, в объятия по которым так соскучилась, без которых не то, что плохо — невозможно.
— Я потому и не хотел тебе говорить, — шептал Игнат в мои волосы. — Знал, что примешь на свой счёт. Но ты здесь ни при чём, Слав. Наоборот, рядом с тобой мне впервые в жизни хочется просто жить. Не ради долга, не ради мести, а просто потому, что понял — я ведь за все сорок лет, с того самого дня, как какая-то женщина, родив и тут же сунув в мешок, выбросила меня в мусорный бак, ни разу ещё, ни одного дня не жил по-человечески. Только существовал вечным волчьи бегом, когда либо ты, либо тебя, и третьего не дано. Но оно того стоило, если ты и есть моя награда за всё! Ты одна стоишь всей мести на свете, и вся месть на свете не стоит ничего рядом с тобой! И твои слёзы убивают меня вернее любого оружия, просто потому что только перед ними я бессилен. Ну и что ты хочешь, чтобы я с этим сделал? Что?!
А я слушала и не могла наслушаться. Всхлипывала и уже не понимала — от боли или от счастья. Только льнула к нему, и не могла успокоиться.
— А я знаю, чего ты хочешь! — В глазах его вдруг вспыхнул тот самый тёмный огнь, предвестник безумной страсти. — И чёрт возьми, Славка, ты сама напросилась!
Оставив меня на кровати, спустился в подпол и вытащил оттуда герметично упакованный контейнер.
— Что это? — утёрла я слёзы.
Игнат вскрыл контейнер, извлекая из него белый пластиковый ящичек поменьше.
— Твоя шиза, которую я, видит Бог, предпочёл бы шизой и оставить, но, если честно… — приблизил лицо к моему и, сощурившись, перешёл на шёпот: — Ты, конечно, ведьма, Слав, но и я далеко не ангел. И когда я думаю о том, что на тебе навсегда останутся мои следы, у меня встаёт. И поэтому я сделаю это. Раздевайся…
Так смешно было вспоминать свой наивный ужас, когда в тот раз, ещё в гостинице, мне показалось вдруг, что Игнат изрежет меня прямо там, в постели, обычным ножом! На самом же деле всё было в высшей степени педантично, как это только возможно в наших походных условиях: адски прожаренная, а затем до зябкости выхоложенная баня, стерильные разовые простыни, набор стерильных скальпелей, все эти тампоны, салфетки, шприцы и стерильные же перчатки с медицинскими масками… Словом, до последнего не желая сдерживать своё обещание, Игнат, тем не менее, прекрасно о нём помнил, и поэтому подготовился заранее.
— Больно не будет, — успокаивал он меня, набирая в шприц обезбол, — во всяком случае, в процессе. Ну а потом… — сделал красноречивую паузу, пытливо поглядывая на меня поверх закрывающей лицо голубенькой маски, так, словно всё ещё был уверен, что я испугаюсь и соскочу. Или даже специально нагнетая для этого. — Потом придётся нехило терпеть, пока не заживёт.
— Ну уж не больше, чем когда-то терпел ты?
Ноги в шерстяных носках стыли, стыли и руки, и даже нос с ушами, а сама я была мраморно-голубая, но Игнат сказал, что так нужно, чтобы избежать обильного кровотечения.
— Я… — усмехнулся он. — Ты со мной не сравнивай, меня в первом случае просто рвали, чем придётся, а во втором — резали ржавым лезвием. А когда оно сломалось, заканчивали бутылочным осколком. У колдуна не оказалось скальпелей. Он их вообще ни разу и не видел.
— Жесть, — содрогнулась я. — Тогда я вообще ничего не боюсь. Поехали уже!
Я, наивная, думала, будет апгрейд моей дурацкой розы на плече: ну, может, получится старые рубцы как-то подправить и создать подобие рельефа лепестков. Было бы круто. Но именно с этим шрамом ничего и не вышло. Первый же малюсенький надрез выдал столько кровищи, что Игнат сразу свернул эту идею.
— Сама посмотри, заливает.
— Нет, спасибо, я тебе верю на слово, — чувствуя, как немеют судорожно поджатые пальцы на ногах и потеют сжатые в кулаки ладошки, нервно хихикнула я. На то, что он делает я не смотрела и даже не собиралась, наоборот, усиленно отворачивалась и жмурилась. С детства так делала на всех заборах крови на анализы. Не то, чтобы страх — но какой-то трепетный ужас и брезгливость. — Давай уже чего-нибудь на предплечье и пойдём отсюда.
— Зассала?
— Да прям! Просто холодно. Ай! Ээ, а зачем спину-то?..
— Ну ты же сама хотела, чтобы всё «покрасоте» было? На память от меня? Ну и всё, расслабься и получай удовольствие.
Я и правда практически ничего не ощущала: после серии частых уколов анестезии кожа действительно онемела и потом чувствовались только тупые касания и, иногда, тянущее пощипывание. Но размах происходящего и пугал и мазохистки-трепетно радовал: Игнат не просто финтифлюшку с размером с пятак процарапал — он размахнулся по всей правой половине спины, вплоть до поясницы.
— Что это будет? — изнывала я от любопытства.
— Потом увидишь, — откровенно издевался он.
— Я хоть выживу?
— Не знаю. Посмотрим.
Скарификация бывает разная — это я нагуглила ещё минувшей осенью. Если упрощённо, то шрамы делят на «впуклые» и выпуклые. Первые делаются путём выемки верхних слоёв кожи из узора. То есть вот прям буквально вырезанием и выкидыванием полос кожи. А потом протравливанием полученной раны специальными смесями или кислотами — чтобы рубец остался «впуклым» Такие узоры получаются очень заметными, графичными и, как правило, контрастными к коже, как плотно залитая тоном татуха. Таким было клеймо Игната.
Выпуклые же шрамы делаются простым надрезанием кожи под определённым углом. Плоть не удаляют, но немного смещают, как бы подминая надрезанную кожу под целую. Такие узоры не контрастные, наоборот, часто они всего на полтона-тон светлее кожи, и похожи на ажурное, накинутое на голое тело, кружево.
Я не знала, что делает со мной Игнат. Но, учитывая, что возился он довольно долго, была готова к тому, что он уже вырезал мне полспины. Было ли мне страшно? Нет. О последствиях я даже не думала, только млела, когда Игнат изредка заглядывал мне из-за спины в лицо, и в глазах его читалось волнение.
