пригласить тебя куда-нибудь.
Я наклоняю голову и пристально смотрю ему в глаза, как будто это поможет мне узнать, насколько он искренен.
— Почему-то мне кажется, что ты мне лжешь?
Он качает головой, несколько прядей темно-каштановых волос падают ему на лоб. Ему определенно пора постричься и оставить меня в покое.
— Я не знаю, но я говорю правду.
Он облизывает губы, и включает умаляющий взгляд, под которым можно согласиться практически на все. Он так сильно напоминает мне Костю, что это даже как-то тошнотворно, мне надоело быть всеобщий грушей для битья. Надоело, что мной пытаются манипулировать.
— Я пас. В моей жизни больше нет места для самовлюбленных эгоистов.
Я обхожу его и продолжаю идти, но он настойчиво продолжает следовать за мной.
— Послушай, он мой друг. Он сказал мне, что ты буквально разрушила его семью. Откуда мне было знать, что происходит на самом деле?
— Мог бы, спросить меня, — кричу я громче, чем нужно, привлекая внимание нескольких прохожих.
Герман снова встает впереди меня, и я почти налетаю на него, останавливаясь в полуметре.
Сжав руку в кулак, я чувствую внезапное желание ударить его по лицу. Я устала от того, что меня постоянно шпыняют, что надо мной насмехаются, говорят что я лживая. Мне не нужны их извинения… Пускай лучше помолчат. Я хочу спокойной жизни.
— Просто, позволь мне извиниться. Давай сходим в пиццерию. Помнишь, как нам было весело в прошлый раз? — Герман ухмыляется своей растапливающей лед улыбкой, и я ненавижу себя за то, что вспоминаю тот смех и веселье, ведь мы действительно отлично провели время в тот вечер, как настоящие друзья. — Не заставляй меня умолять. Я упаду на колени прямо здесь. Мне все равно, что все будут смотреть, я сделаю это.
Я чувствую, как мои щеки пылают от смущения при этой мысли. Герман любит внимание, и я знаю, что он с легкостью это сделает.
— Нет! — говорю я в панике, обхватывая рукой его запястье, когда он делает попытку опуститься на колени. — Не нужно привлекать к нам внимание. На тебя и так все смотрят.
— Это звучит как комплимент.
Он вздергивает брови вверх.
Как бы я ни была зла из-за всего, что произошло, я не могу возложить всю вину на Германа. Он подружился со мной, много куда водил меня, проводил со мной время и даже как-то заступался за меня перед Костей.
К тому же, во всем виноват Костя и его отец.
Закатывая глаза, я пытаюсь скрыть улыбку, тянущуюся к моим губам.
— Пицца — моя слабость.
— Я знаю, поэтому и зову именно туда.
Он драматично вздыхает, как будто весь день потратил на то, чтобы уговорить меня сходить с ним.
— Только смотри чтобы там не появился Костя, говорю я, уперев руки в бока.
Он кивает.
— Никакого Кости.
Я прищуриваю глаза.
— Если ты мне врешь и он появится, я заеду тебе прямо в нос.
Он усмехается.
— Отлично. Один удар в нос, если он появится, а что я получу, если его там не будет?
Это кокетство должно прекратиться.
— Я сохраню тебе жизнь.
Его лицо замирает.
— Ты поражаешь меня, у тебя словно иммунитет к моему обаянию.
— Что поделать, такая я.
Выглядя обиженным, он спрашивает:
— Это свидание?
— Нет это не свидание, Герман, я просто иду с тобой на пиццу. Как друзья, ничего больше, — вздыхаю я.
— Я позвоню тебе, — говорит он и быстро обнимает меня.
Я толкаю его в плечо. Что он себе позволяет, это слишком. Он лучший друг Кости и я понимаю, что мне лучше держаться подальше от них обоих.
Она…
Пары подошли к концу и я отправляюсь домой, чтобы переодеться, прежде чем пойти на встречу с Германом. Когда я вхожу в прихожую, я слышу голоса, они приглушены, но, как всегда, разносятся по дому. Игнорируя их, или пытаясь это сделать, я беру на кухне бутылку воды и карамельный батончик. Я пытаюсь заставить свой разум забыть о его существовании, но когда моя нога становится на нижнюю ступеньку лестницы я слышу голос Кости пробивающейся сквозь мое сопротивление.
— Ты сделал это со мной, и ты заплатишь. Все эти годы я винил ее. Я говорил вещи… Я…
Костя говорит страдальчески, с разбитым сердцем, хотя мне очень даже хочется, чтобы он чувствовал себя так, но при этой мысли меня пронзает грусть.
— Это не важно, вы же дети. Я уверен, что она очень скоро забудет все, что ты говорил.
Затем до меня доносится мерзкий голос его отца.
— Мы ни хрена не дети, — кричит Костя, яд в его интонации потрясает меня.
Он не просто зол, он на грани взрыва.
— И то, что случилось тогда, произошло потому, что ты и ее мать просто предатели, вы предали своих супругов. И хотя в своих головах вы можете обвинять меня или Леру, теперь мы оба знаем, что в ту ночь вы трахались.
С моих губ срывается вздох, я подношу руку ко рту. Я никогда раньше не слышала, чтобы он так разговаривал со своим отцом.
Я сказала себе, что мне все равно, что я больше никогда не влюблюсь в этого подлеца, но правда в том, что я еще не рассталась с ним, даже близко. Мое тело жаждет его прикосновений, жаждет его жестоких слов, его ядовитой ярости. Я привыкла к нему, он как наркотик, не могу насытиться.
— Если ты тронешь ее, коснешься хоть волоска на ее теле, я тебе больше не сын. Ты слышишь меня?
— Да, я понял тебя, — отвечает ему отец.
Скрип открывающейся двери заставляет меня рвануть вверх по лестнице, я бегу пока не добираюсь до своей комнаты. Я проскальзываю внутрь и тихонько закрываю за собой дверь.
Что это было? Костя защищал меня от своего отца? Я не понимаю. Я ворчу в смятении, опускаясь на край матраса. Я разрываю упаковку батончика и откусываю кусочек, потому что делать больше нечего.
Я стараюсь не думать о том, что только что услышала. Я пытаюсь напомнить себе, что Косте на самом деле наплевать на меня, не то что мне на него.
Но тот факт, что он пошел наперекор своему отцу ради меня, тот факт, что он пошел против него… вызывает во мне отклик. Этим он не заслуживает прощения, но это показывает, что он пытается… что он… «Я люблю тебя, Лера…» Я не могу вспомнить, сколько раз я повторяла это в своей голове. Я не могу
