– Что ж, хорошо. Я согласна.
– Ой, спасибо, миленькая! Как же вы меня выручили! Тогда я ставлю вас в график… С восьми вечера до восьми утра… Спасибо, спасибо, милая!
Катя положила трубку, чертыхнулась про себя. А как откажешь, когда застают врасплох? Надо собираться, идти на дежурство.
Вздохнув, она глянула на часы – можно вполне успеть поужинать. Или просто чаю попить. А еще лучше – кофе, чтобы немного взбодриться.
Села за кухонный стол, по привычке глянула в окно. И вздрогнула от неожиданности. По двору медленно шел красавец парень, ее сын… Шел так, будто и не уезжал никуда, делово и привычно, и так же упруго вскочил на первую ступеньку крыльца, и взялся рукой за перила…
Катя поднялась из-за стола, шагнула к двери. Упала ему на грудь, обхватила руками, расплакалась. Даже самой неловко стало за такую сентиментальщину. Да и Никита, видно, растерялся.
– Мам, ты чего, не плачь… – бубнил тихо, с осторожностью оглаживая ее плечи.
– Я не буду, не буду, сынок. Я сейчас… Ты голодный, наверное? А у меня ужин есть! Я тебя ждала! Я думала, ты с женой приедешь… Садись за стол, я сейчас котлетки разогрею. Твои любимые говяжьи котлетки, помнишь? С поджаристой корочкой…
– Помню. Спасибо. А жены у меня нет, мам. Развелись мы.
– Да? Как же это? А почему?
– Да не люблю я ее. И она меня не любит. Заигрались поначалу, потом одумались. Да ты не переживай, мам, все нормально. И вообще, давай обо мне потом… Расскажи лучше, как ты живешь…
– Да что я? Ты и сам все знаешь, наверное. Гриша вот из армии не вернулся, я тут одна…
– Да, я знаю. Так уж у нас получается, что делать. Ты одна, я один, Гришка был один… Правда, теперь уже не один…
– Ты… Ты осуждаешь меня, да, Никита?
– За что, мам?
– Ну…Что увезла тебя тогда?
– Нет, не осуждаю. В том все и дело, что ты увезла, а я – уехал. Как я мог не уехать к отцу… Я ж все свое детство мечтал об отце. Я очень его любил, мам. Ты даже не представляешь, как я его любил. Да и сейчас… Он умер, и меня будто нет. У нас особая привязка была, я так думаю. Она навсегда и останется. Извини, тебе обидно это слышать, наверное.
– Нет, не обидно. Что ж делать, если так получилось. А почему ты мне звонил редко? И на мои звонки не всегда отвечал?
– Не знаю. Не могу объяснить. Все время перед тобой виноватым себя чувствовал. Ну, будто я отца больше люблю, чем тебя… А потом, знаешь… Как-то меня закрутило новой жизнью. Покатилось все само собой, покатилось… Покатилось…
Голос его изменился, будто улетел куда-то в пространство. Катя удивленно обернулась от плиты – Никита стоял у окна, глядел во двор. По двору шли Татьяна с Марусей…
– Никита, не смотри, не надо… – сказала Катя первое, что пришло в голову.
Никита ее не слышал. Замер изваянием у окна, сжав кулаки в карманах брюк. Ей казалось, он не дышит. Таня медленно подошла к своему крыльцу, потянула за руку упирающуюся Марусю… Поднялась по ступенькам, скрылась в доме. Никита выдохнул, повернул к Кате дрогнувшее неожиданной болью лицо:
– Что ты сказала, мам? Ты ведь что-то сказала сейчас, да?
– Не смотри, говорю, не надо! Она замужем, сынок.
– Я знаю. Мне Гришка говорил.
– А он тебе часто звонит, да? – опять спросила первое, что пришло в голову. Лишь бы увести разговор от опасной темы.
– Ну, не так чтобы часто, но звонит.
– А ты ему?
– И я ему…
– Надо же, как интересно получается! Из Англии, выходит, проще на Дальний Восток дозвониться, чем отсюда… Да ты садись за стол, садись. Ешь, все разогрелось. И как там у Гриши дела? Он же мне ничего не объяснил толком. Какая-то женщина у него, старше на восемь лет, с ребенком…
– Да, ее Леной зовут. И у них любовь, мам. Она даже от мужа ушла, вполне себе благополучного. А муж ей не простил и Гришку преследует всячески. Один раз даже нанял кого-то, и Гришку так отмолотили, что в больнице неделю провалялся. Да, трудновато ему там приходится… Но он парень упертый, сражается за свою любовь, как может. Молодец. Настоящий мужик, уважаю!
– Никит… А ты поговори с ним, скажи, чтобы домой ехал, а? Нет, я понимаю, конечно, у вас мужская солидарность и все такое прочее… Но согласись, что неправильно как-то. Он ведь судьбу свою собственными руками ломает. Сам подумай – какая чужая жена, какой ребенок!
– Мам… Если он сюда и приедет, то не один, а с Леной и ее дочерью. Он их там не бросит, он любит их.
– Господи, любит… Его бьют, его обвели вокруг пальца, а он любит! И не надо мне тут никакой Лены с ребенком, еще чего не хватало! Чтоб и духу не было этой хищницы!
– Да, мам, а ты не меняешься, все так же ладонью воздух рубишь. Вот поэтому Гришка там и остался, чтобы не попасть под твою ладонь.
– Никит, но я же… Боюсь, ты меня не понял.
Она и в самом деле испугалась. Не то, не то хотела сказать! Ну почему она не умеет сдержать первую эмоцию? Или в подсознании засело из прошлой жизни, что можно с сыновьями не церемониться? Да, крепко засело… Трудно привыкнуть к другой ипостаси. Не уследишь, как быстро неверное слово выскакивает. Его ж не поймаешь и обратно не втолкнешь.
– Я не то хотела сказать, сынок. Не то. Я тебе сейчас все про себя объясню… И про тебя объясню, и про Гришу… Или давай к этому разговору позже вернемся, ладно? А сейчас мне пора идти… Черт меня дернул на это ночное дежурство согласиться! Если б знала, что ты приедешь…
– Да, иди, мам. Успеем, наговоримся еще.
– А сколько времени ты у меня побудешь, Никит?
– Не знаю… Не решил еще. Иди, мам, а то опоздаешь.
– Да, иду…
Быстро оделась, заторопилась, опаздывала уже. И весь остаток вечера сердце было не на месте. Еще и дежурство выпало беспокойным, ночью на «Скорой» больного с острой почечной коликой привезли. Только под утро удалось ей прилечь в ординаторской на кушетку. Закрыла глаза, и тут же всплыло в памяти лицо Никиты, как он на Таню из окна смотрел… А Валеры, кстати, в последнее время не видно. Может, его вообще дома нет, может, уехал куда-то. Господи, что-то будет?.. Скорей бы это дежурство заканчивалось.
Обратно домой Катя почти бежала. Открыла калитку, сдерживая торопливое дыхание, прошла по двору, открыла своим ключом дверь…
Они сидели на кухне за столом, пили кофе. Никита с Таней. Повернули к ней лица, опрокинутые бесстыжим ночным счастьем. Совсем незрячие лица. Друг друга видят, и прекрасно. А кто там в дверь вошел, зачем…
Никита очнулся первым, приставил палец к губам, прошептал хрипло:
– Тс-с-с, мам, тихо… Маруся спит…
– Где Маруся спит? – спросила обалдело, переводя взгляд с Никитиного лица на Танино.
– Там, в гостиной, на диване…
– Ага. Так, так… Ой, дайте хоть дух перевести, сообразить, что происходит.
– Да все нормально, мам. Вот, сидим, кофе пьем.
