— Я тебе н-не верю, — сказала я недоверчиво.
— Не перебивай, — сказал он. — Ты совершенно права насчет того, что я «блюститель нравов из Уэльса». Я не могу вынести никого рядом с тобой. Я едва пощадил Джереми и Чарли. А сегодня днем, как ты видела, я совсем потерял голову.
— Ты был великолепен, — выдохнула я, протянув руку, чтобы дотронуться до его бедного пострадавшего глаза.
Усмехнувшись, он поймал мою руку и прижал к своей щеке.
— А теперь кое-что насчет воспитания. Я говорил с Ксандром. Он рассказал мне о вашем детстве, о родителях, о том, как с вами паршиво обращались. Все это теперь позади.
И встав на колени возле меня, он меня обнял. Я заплакала.
— Что случилось? — прошептал он.
— Ничего хорошего, — всхлипнула я. — Я люблю тебя больше всего на свете. Меня мучает страсть к тебе, но это только в моем сердце. Ты был прав с самого начала: я фригидная женщина. Столько раз я была близка с мужчинами, не сосчитаешь, но всегда мне это было ненавистно. Я только научилась хорошо притворяться, а внутри меня — лед.
— Успокойся, милая, успокойся.
Он гладил меня, успокаивая, как успокаивают лошадь.
— Я тебе это говорю, потому что я люблю тебя, но не смогу дать тебе счастья.
— Об этом позволь мне самому судить, — сказал он. — Никто тебя по-настоящему не любил в твоей жизни. Тебя только баловали, отсылали поиграть где-нибудь, а звали только за тем, чтобы похвастаться перед гостями, когда они собирались за чаем, тем, что ты такая хорошенькая. Пойдем, — сказал он, поднимая меня с софы и ведя в спальню. — Не будем больше терять времени.
— Нет, — отпрянула я. — Ты будешь разочарован, я ведь не смогу притворяться с тобой.
— Не буду, ведь я Ничего и не жду. Нам надо привыкнуть друг к другу.
В спальне он включил боковой свет, осветивший громадную двуспальную кровать, и откинул меховое покрывало.
Когда он раздевал меня с несомненной ловкостью, я подумала обо всех тех женщинах, которые лежали на этой постели до меня. Видимо, так чувствует себя молодая лошадь, впервые принимающая участие в ежегодном шоу на приз лошади года, которой предстоит брать препятствие, высотой в шесть футов, а все предыдущие участники уже чисто выполнили это упражнение.
Когда мы легли, он нежно обнимал меня, пока не отступили все ужасы этого дня, а потом сказал:
— Я сегодня не дотронусь до тебя. Ты слишком устала.
Я почувствовала некоторую досаду.
— Во всяком случае, я так думаю, — продолжал он, кладя теплую руку мне на грудь и лаская ее.
Он пошутил по этому поводу. Я засмеялась.
— Вот так-то лучше. Помни, дорогая моя, с этого момента я беру на себя опеку, заботу и контроль над тобой и никогда тебя не брошу, как твоя ужасная мать.
И он начал целовать меня с безграничной нежностью, пока я не почувствовала, что меня захлестывают волны страстного желания.
— Сегодня пятница, — сказал он, скользя своей рукой вниз. — Впереди — целый уик-энд. Нам вообще незачем вставать.
Позже он сказал:
— Расслабься, дорогая, не надо так стараться. Зачем спешить? Мне действительно хорошо с тобой.
А еще позже добавил уже более строго:
— Перестань бороться со мной, мы ведь заодно.
И вдруг неожиданно это свершилось, и пришло наслаждение. Я снова заплакала, но теперь уже оного, что была счастлива. А он, обнимая меня, говорил и говорил о том, как он меня любит, пока я не уснула.
Прошло несколько часов. Меня разбудил рассвет, потому что мы забыли зашторить окна. В огромных окнах, как в рамках, виднелись платаны Холланд-парка. Я заморгала, повернулась и обнаружила, что на меня смотрит Гарэт.
Наверное, мне это снилось.
Я протянула руку, чтобы дотронуться до его щеки.
— Ты мне не снишься? — не веря себе, спросила я.
Он улыбнулся.
— Нет, если ты не снишься мне.
Его глаз почернел, грудь была покрыта ссадинами.
— Мне кажется, что я в постели с Генри Купером[12], — сказала я. — Никогда не могла подумать, что он окажется таким восхитительным любовником. Как ты думаешь, нельзя ли это повторить?
И мы повторили. И это было даже лучше, чем раньше, и я вскрикнула от наслаждения и радости, потому что оказалась в полном порядке.
Когда я проснулась снова, его не было. Я в панике огляделась, и тут увидела пришпиленную к подушке записку: «Ушли с Манки в магазин. Вернемся к одиннадцати. Люблю. Г.»
Все еще переполненная происшедшим со мной чудом, завернувшись в полотенце, я отправилась на кухню, где нашла кучу нераспечатанных писем. Я разворошила их. Три из них определенно были написаны женским почерком. Одно от какой-то Мишель из Франции, другое — от Салли с Ближнего Востока, третья не написала своего обратного адреса, но на письме стоял штемпель Тонтона, а внизу было приписано: «Лично».
Меня захлестнул ужас. У Гарэта был миллион женщин до меня. Что помешает ему иметь миллион и в будущем? Вчерашние торжественные клятвы могли быть всего лишь уловкой, чтобы затащить меня в постель. Я не могла этого вынести. Я вернулась в спальню и села, дрожа, на постель, чувствуя, как меня затягивает в знакомую пучину ужаса.
«Спокойно, — говорила я сама себе, — все в порядке».
Зазвонил телефон. Я вздрогнула от испуга. Это была миссис Смит.
— Его нет, — сказала я, почувствовав, как все во мне ощетинилось.
— Неважно. Просто передайте ему, что все «О'кей».
— Передам, — сказала я холодно.
Миссис Смит рассмеялась.
— Я так рада, что вы, двое, наконец соединились. Он был совершенно невыносимым, после того, как вернулся из этого путешествия на яхте. Просто счастье снова работать с нормальным человеком.
— О, — запнувшись, сказала я, — почувствовав, что краснею. — Вы хотите сказать… это было так очевидно?
— Да, — ответила она. — Он прекрасный человек. Я думаю, что вам очень повезло, а если вы заглянете за дверь гостиной, то получите еще одно доказательство.
Она положила трубку.
Я побежала в гостиную. За дверью, лицом к стене, стояли два холста. Я повернула их к себе и изумленно вскрикнула. Это были моя картина с Адамом и Евой и другая — Котман. Все еще не веря, я смотрела на них, и слезы застилали мне глаза.
Тут я услышала повернувшийся в замке двери ключ. Раздался быстрый топот ног. Манки, взбежав по лестнице, первый бросился ко мне, но в следующее же мгновение я очутилась в объятиях Гарэта. Манки радостно резвился вокруг наших ног.
— Я так боялась, что кто-нибудь из дружков Андреаса доберется до тебя. Аннабел Смит сказала, что после путешествия на яхте ты был прямо, как разъяренный бык, — бессвязно бормотала я. — Ты выкупил мои картины. Это самое лучшее, что кто-нибудь сделал для меня в моей жизни. Когда ты это сделал? — спросила я, когда мы поднимались наверх.
