И потом: кто ей Максим? Чем ей обязан? Он и так ей такую любезность оказал, а она еще смеет злиться…
Мысль позвонить родителям самой с телефона Максима ей, естественно, приходила в голову. И он безропотно предоставлял ей такую возможность: на, пожалуйста, звони! Но Жанна… робела. Брала телефон, нажимала на кнопки, слушала гудки и… закрывала крышку телефона. Почему-то не хватало сил решиться на разговор… Один раз услышала мамино «але» и расплакалась. Ничего не ответила, не открылась… Не просто оказалось заговорить. Жанна даже удивилась — насколько непросто…
Гуляя по дворику, Жанна с удивлением обнаружила, что ее мысли складываются в ровные строчки. И нанизываясь одна на другую, эти строчки образуют нечто… Неужели стихи? Жанна поразилась этому явлению. Пришла в свою комнату, записала. Получилось очень простое, но, как ей показалось, складное стихотворение:
Родина… Мой двор и шумная береза под окном…
Подъем, качели и песочница большая…
Я так люблю тебя, мой милый, старый дом…
Не представляешь, как я по тебе скучаю…
Слова обычные, но в них моя любовь,
Моя тоска, и горечь, и надежда,
И не дано унять мне эту боль,
Пока не встречусь я с тобой, как прежде…
Второе стихотворение тоже получилось про родину:
Листья шуршат.
Холодает внезапно,
Сумерки ранние…
Хочется плакать.
Редкое солнце.
Дождик украдкой.
Грустная песня…
Хочется плакать.
Чашка горячая,
Кофе несладкий.
Холодно в доме…
Хочется плакать.
Лужи и ветер.
Ветер и слякоть…
Осень в России…
Как не заплакать?
И третье опять про нее.
Россия. Март. И сердце пополам.
Казалось бы, наоборот, ликуй!
Весна ведь!
Но непонятна русская душа.
В ней боль и грусть,
И снегу долго таять…
Пронзительны березы, ярок свет.
И черные очки так в марте кстати.
Они не только утомленность век —
Они тоску в глазах умело спрячут.
Ведь только в марте
И только в России
Небо бывает такое синее…
Писала и плакала. В редкие минуты общения с девочками читала вслух. Девчонки шмыгали носами, грустили, обнимали Жанну.
Тема родины была запретной в их разговорах. Но стихи — это не разговор. Стихи запретом не являлись.
Для Максима Жанна оставалась загадкой. Он сам себе не мог ответить на вопрос: а зачем он занимается этой девушкой? Чужой, едва знакомой и, в сущности, ненужной ему девушкой? Ну воспользовался он ее услугами, и что? Мало ли таких? Он их через день-два меняет, и ни одна толком не задерживается ни в памяти, ни, боже сохрани, в сердце. Быстро, по-деловому переспал, расплатился, ушел. Какое сердце? При чем здесь сердце?
С Жанной было непонятно. Он очень часто ее вспоминал… Даже думал о ней… То есть не просто так: вспомнилась на мгновение, мелькнула в памяти, и все. Нет, именно думал, представлял будущие встречи, мысленно разговаривал, анализировал прошлые разговоры, улыбался своим мыслям о ней. Почему-то хотелось Жанне помочь, поучаствовать в ее судьбе. Голубые ли глаза были тому причиной или нежные руки? А может, искренние слезы или трепет ресниц?
Максим прислушивался к самому себе. Нет, вроде бы не влюбленность, а из головы не выходит. Вот и паспорт вызвался делать. Непростое это дело, правда, но у него есть к кому обратиться. Тем более, что она реально прописана по своему реальному адресу. Фотография? А они успели сделать фото, когда гуляли по городку во второй его приезд.
Так что с паспортом скорее всего все получится. С визой непонятно, но тоже все решится, наверное, за деньги. Билет, вероятно, в аэропорту прямо перед вылетом можно взять. Гораздо сложнее украсть ее, увезти. Был у Максима план на этот счет… Был. Только рискованно все это. А что делать? Взялся же. Обещал помочь. А раз обещал — выполняй!
Впрочем, была у него одна тайная мысль. Корыстная даже, можно сказать.
«Вдруг, — думал он, — именно она, Снежана, излечит меня?.. Ну почему нет? Останется она и Ленка. Это же нормально. Это почти как у всех. Жена, любовница. Полный комплект. Живут же так люди, и хватает им. И никуда они больше не рыпаются…» Билась тонкой жилкой такая надежда. Трепетала где-то у виска. Вдруг? А вдруг?!
Ему по-прежнему хотелось остановиться. Он отдавал себе отчет в том, что механизм зависимости уже давно пришел в движение. Просто долгие годы Максим не признавался себе в этом. Теперь вынужден был признать очевидное. Более того, с каждым годом зависимость все набирала и набирала обороты. Если раньше ему достаточно было одной женщины в неделю, то потом он перешел на «двухразовое питание», а сейчас — чуть ли не через день подавай ему новую даму.
Уже и не радовала его мужская сила. Уже утомляла эта вечная погоня за сиюминутным удовольствием. Уже не спасали эти десятки, сотни женщин ни от тоски, ни от безысходности. Не просто не спасали, а усугубляли. Он как-то раз попробовал перетерпеть. Терпел неделю. Ничего хорошего из этого «воздержания» не получилось. Потому и в кавычках, что физиологического воздержания не было: он извел свою Ленку ежедневными приставаниями по два-три раза на дню.
Поначалу она приятно удивилась столь пристальному вниманию мужа, через два дня поняла, что «наелась» вдоволь, а через четыре застонала:
— Ой, пожалуйста, не надо! Все, Максим! Я устала. Я больше не хочу!
Он даже не отреагировал на ее протест. Жена она ему в конце концов или кто? Раз жена — нечего отказывать мужу!
Никому никакой радости такой напор его сексуальной энергии не принес. Так что воздержание в данном случае подразумевало отказ от новых женщин. Он-то думал: вот сейчас, недельку-другую, он переборет себя, преодолеет… И все встанет на свои места, войдет в нормальную колею. Но нет, не вошло. И Ленку измучил, и себя не спас.
Она потом несколько раз спрашивала его:
— Что это с тобой было такое? Ты как бешеный становился… Набрасывался на меня с остервенением каким-то…
— Не знаю, Лен, — уходил он от ответа. — Гормональный сбой, наверное. А может, начало климакса. Говорят, у мужчин он тоже проявляется. У всех по-разному.
Ленка все чаще заговаривала с ним о здоровье, о санаториях, хотя бы об амбулаторном лечении.
— Что-то ты очень нервный стал, Макс. — Она не скрывала своего волнения. — Вечерами злой, ночами вздрагиваешь, вскрикиваешь.
— Да? И что?
— Не знаю что. Витамины хотя бы попей, на массаж походи. Займись как-то собой. А то вид у тебя вечно хмурый, улыбаться перестал…
Макс лишь досадливо махал рукой. К Ленке он, конечно, прислушивался, только что ему делать с его неизлечимой зависимостью? Статья того сексопатолога не выходила у него из головы. Он пожалел даже, что не записал его фамилии. Кто знает, может теперь уже и решился бы на разговор, на встречу с врачом. Это может тогда, пару лет назад, этот врач не владел секретами излечения, а сейчас вдруг изменилось что-то? Наука-то не стоит на месте… Хотя вряд ли… Ни по каким врачам, тем более такого толка… Нет… Никогда…
