Катя, конечно же, согласится и спрячет идентичный прикид в самый дальний угол шифоньера.
Представив это, Долорес довольно потянулась и замерла. Неожиданно в ее ушах зазвучала музыка. И не та, которую она репетировала к концерту. Нет, это была совершенно другая, необычная музыка. Долорес одновременно как бы мысленно и слушала, и играла ее на своей скрипке. Выходило нечто совершенно захватывающее.
– Да это же моя собственная музыка, – врубилась наконец она, – вот что я буду играть на концерте. Это будет музыка торжества разумной любви, музыка компромисса начала материального с моральным. Я так и назову ее – «Апофеоз любви или третий должен всегда»…
Долорес вновь и вновь прокручивала в голове безумные звуки. Счастливыми глазами глядела она на проносящиеся мимо стада коров и толпы людей, махала им руками, кивала и подмигивала.
– Не хотите ли отобедать, – позвал ее проводник.
Долорес обернулась. А за окном в это время мелькнула маленькая станция с маленьким привокзальным кафе…
А в это самое кафе чуть не забрел на кружку имбирного пива Отец Прокопий. По пути к своей водопроводной трубе и обратно он сотни раз проходил мимо данного станционного заведения. Святая жажда зазывала его сюда, но в названии этой общепитовской точки явно содержалось нечто греховное.
– «Удовлетворение», – читал он про себя и заворачивал оглобли.
И все же сегодня Отец Прокопий решился хотя бы взглянуть на местный притон. Сблизился. Прошелся по перрону и как бы невзначай крутанул голову в сторону кафе. И увидел Катю.
Она сидела за столиком. Разворачивала своими лебедиными ручками газету. Но только Катя склонилась над первой страницей с объявлениями, как ветер, рожденный промчавшимся мимо поездом, выхватил листы из ее пальчиков, унес куда подальше за крышу.
Катя с досадой махнула рукой и, не покупая новой газеты, отхлебнула из стоящей перед ней чашки.
«Конечно, это она», – мысленно прошептал сам себе Отец Прокопий. Он узнал бы эту фигурку, это лицо, эти волосы в любой толпе, в любой бане. А здесь в полупустом кафе, больше похожем на подиум для одной супермодели, он просто никак не мог ошибиться в настолько выпуклых деталях. И все же Святой Отец зажмурился и вновь молча взглянул в сторону Кати: " Не померещилось ли?»
Нет, девушка по прежнему сидела за столиком, прихлебывая себе, как ни в чем не бывало.
Отец Святобартерный хотел было броситься к ней, написать хоть бы и кетчупом на скатерти: “Катя, старик Пилеменос и Костас ждут тебя с распростертыми объятиями”. Но что-то в нем дрогнуло.
Еще минуту назад Отец Прокопий был уверен, что его затмение прошло. Ему казалось, что тяжелая физическая работа и рассказы беглых водопроводчиков окончательно излечили его от влечения к женщине. Но теперь, когда между ним и пропахшим женщиной миром не было защитного экрана в виде двенадцати метров земли, Святой Отец не чувствовал себя вернувшимся в лоно церкви. Увы, ему хотелось написать Кате сообщение совсем другого содержания: “Войди в объятия мои, на Пиле клином не сошелся свет. И я мужчина, между прочим…”
Но, конечно же, Святой Отец не тронулся с места. Он стоял как вкопанный в свои противоречия. Ему хотелось и помочь двум простым смертным, остаться таким образом самим собой. И тут же ему не хотелось и помогать, и оставаться прежним. Его рвало грешить с Катей направо и налево, напропалую, до исступления.
Отец Прокопий вновь глянул на Катины формы и сделал шаг вперед. И два шага назад: “Нет, не поддамся”.
Так и приперся он тянитолкаем в местный порт. Сам не свой, не принявший никакого решения, прыгнул в первую попавшуюся под ногу лодку. Умело, по военно-морскому взявшись за весла, направил ее в открытое море: “Определюсь вдали от суеты мирской…”
Греб он от души и очень скоро земля со всеми постройками и огородами скрылась в дымке. Волны то ль стонали, то ль оплакивали. Безошибочно бились о борт…
«Оплакивают, – вздохнул про себя Отец Святобартерный. – Они оплакивают мою любовь. Все ясно: я, рожденный любить человека, пошел на службу любви к всевышнему. Я – прапраправнук Падшего Ангела не должен был прикидываться проповедником воздержания. Или наоборот? Господи, помоги мне…»
И тут Отец Прокопий, не обращая внимания на разворачивающийся шторм, встал в лодке во весь рост. Задрал голову к небу и проорал:
– Услышь меня, всевышний. Помилуй мя грешного. Не могу я терпеть более угрызения плоти и разума единовременно. Освободи меня или от любви к женщине, или от любви к тебе. Сделай это. Отдай меня ей или возьми себе со всеми моими блинскими потрохами…
И без промедления ощутил он хлесткий и весьма ощутимый даже небритыми щеками удар. В глазах потемнело. И пахнуло типографской краской. Да, это была свежая и мокрая газета. Ни дать, ни взять, сама рука божья швырнула ему ее в лицо.
Отец Прокопий не понял знамения, но на всякий случай пробежался по заголовкам и объявлениям.
– Ага, вот в чем дело, – наткнулся он наконец на знакомую фамилию: – «Внимание: всегосударственный розыск. Знающего о местонахождении Кати Андреевой, 90-60-90, рост выше среднего, блондинка, прошу срочно сообщить мне – Костасу Пилеменосу, любящему страстно и безнадежно до востребования…»
Святой Отец запустил пятерню в бороду:
– Господи, ты все-таки настаиваешь на этом решении. Я должен помочь им воссоединиться, и ты тогда меня освободишь от любви к ней.
И с огромным облегчением откланялся Отец Прокопий небесам:
– Усек…
И вновь налег было на весла:
– Немного же требуется во искупление…
Но только произнес он эти слова, лодку тут же, играючи, поднял на свой белый гребень сам девятый Ваал. И Святому Отцу, оказавшемуся вдруг под кучевыми облаками, не показалось мало. Увы, лодка не вознеслась рай. Зависнув на мгновение в небесах, она со страшной скоростью рванула вниз, в беснующийся кипящий ад.
В щепки разлетелись борта и днище. Под Святым Отцом чудом остались лишь деревянный киль да обломок весла.
– Не доплыть мне, однако, без подручных плавсредств, – путаясь в рясе, сообразил Отец Прокопий. Доведя же мысленный процесс до логичного завершения, снял с себя вериги и крест на крест связал морским узлом полувесло с килем. Улегся на них своим пивным брюхом и тяжело погреб против ветра, медленно проталкивая утлый плот к берегу.
Шесть часов греб Отец Святобартерный по студеной воде. Ему инквизиторски крючило пальцы. Сводило судорогой шею. Слипались от невыносимости существования веки. Хотелось послать все к черту. Но бог постоянно напоминал ему о себе молниями и электрическим разрядами проплывающих мимо скатов.
И догреб-таки Святой Отец до прибрежных рифов. И выбиваясь из последних человеческих сил, выполз на берег. Не далее.
