хоть ненадолго в этот мир грёз. Хоть несколько дней урвать у счастья. Почувствовать каково нам вдвоём. Телом к телу. Душой к душе. Обнажённым. Утомлённым. Растворённым друг в друге. И словно нет ничего и никого, кроме нас на Земле.
Я не хотел слушать новости. Не хотел ехать за грёбаным ключом в грёбаный швейцарский банк. Я хотел лоботомию, амнезию и слабоумие. Потому что всё, что бы я ни делал, с кем бы ни встречался, о чём бы ни разговаривал, двигало нас в разные стороны с моим Зверьком.
Нет, конечно, плыть по течению я и не собирался. Работал. С кем-то встречался, куда-то звонил, что-то выяснял. Ждал. Даже правильнее сказать – выжидал. Прокручивал в голове разные варианты. Искал.
Сердце тоскливо сжалось, предчувствуя неминуемое расставание, едва приземлился самолёт.
Я думал, что уже дал ей время принять наше прошлое и разобраться. Но, видимо, недостаточно.
И того, что она не поймёт и не примет – тоже ждал.
Она закрывалась, едва я пытался с ней говорить о прошлом. И всё дальше и дальше отстранялась, чем сильнее я напирал. Я злился на себя, что давлю, стал обходить болезненные темы, старался показать (ну, как мог по-мужски), насколько её люблю, а она увидела в этом, что я всё свёл к пустым разговорам и сексу.
То, чего я так боялся – случилось. Я её потерял.
Когда она вырывала листы из альбома, которым так дорожила, то словно рвала в клочья моё сердце. Да, она считает меня подлецом и предателем. А чего я ожидал?
Как же быстро я забыл, что такое желание высшей справедливости. Этот зуд мести. Боль загубленной неуспокоенной души, что ждёт, когда её мучителю воздастся. И когда в ответе за это не кто-то другой – ты. А ведь Янка меня спросила на первом свидании про жену: отомстил ли я. И да, я то отомстил. Не мог ни есть, ни спать, ни говорить, даже одним воздухом с ним дышать, пока не нашёл суку, не избил до полусмерти, а потом не изрешетил. И ей кажется, что раз она поклялась, что отомстит за отца, то должна.
Мне ли не знать каково это: я и сам заложник своих клятв, обещаний и обетов. Вот только на мушке её прицела должен стоять я. Это её мучает больше всего.
Но именно это и хорошо. Уж в чём, в чём, а в этом я разбирался.
Но прежде чем что-то предпринять, я всё же должен открыть чёртов конверт.
И на свою голову, едва оказавшись дома, я его открыл…
Налил полстакана водки. Выпил.
Поднял зло отброшенный лист письма. Перечитал.
И снова налил.
И снова выпил.
И снова перечитал.
А потом увидел среди прочих бумаг фотографию.
Настойчиво звонил телефон, но я его даже не сразу услышал.
– Слушаю, – ответил я Валентинычу, когда, наконец, смог говорить.
– Арман, мы нашли кто принёс альбом, – тяжело вздохнул он. – По наружке. Потом спросили у горничной. Она больше у Воскресенской не работает. Но показали фотографии.
– Смешно, да? – горько усмехнулся я. Теперь, имея на руках то, что я имел, то, что прочитал и увидел, догадаться было несложно. – Так всё продумал, гад, столько лет чувствовал себя безнаказанно, а спалился так глупо – всего лишь взял несчастный альбом.
– Я уже перепроверил, – оживился Валентиныч, прекрасно меня поняв. – Где он родился, учился, вырос, жил. И не только всякую срань из официальных источников, нашёл каждую грёбаную дыру, в которой он за свою жизнь был. Арман, я не трус, но скажу тебе честно – мне страшно.
– А ты представь, как ему страшно, что я вот-вот всё узнаю. И он не сомневается, что я разберусь. И что легко он не отделается, ответит за всё. Да, это тебе не дряхлый князь, шипящий как беззубая змея. Легко не будет. Но не ссы, Рома, прорвёмся. Ладно, приеду попозже, потрещим.
– Уверен, что у тебя есть это попозже? – сглотнул он.
– Доверься мне. В машине по дороге меня не расстреляют. И тихо из-за угла он меня тоже не прихлопнет. Слишком многим рискует. Слишком многое потеряет. А значит, будет готовиться тщательно и скрупулёзно. Если вы нигде не наследили, то время у нас есть. А если наследили, даже лучше – начнёт торопиться, делать ошибки. В любом случае у нас полно времени, особенно, если будем вести себя как обычно, без суеты.
– Это мы могём. Суета она что? Она нужна только при ловле блох, – тяжело вздохнул Валентиныч.
– Не вздыхай, старый блохастый пёс, ещё повоюем. Ладно, до встречи, – отключился я.
И, возвращая на стол телефон, невольно поймал себя на мысли, как же давно это было, когда меня пугал Романов и его охота на Янку. Словно до нашей эры, миллионы лет назад. Хотя прошло (я невольно глянул на часы) минут пять.
Оказалось, охота шла не на неё – на меня.
Пока я читал, пил, звонил и двигал пласты времени, она собирала вещи.
И теперь я стоял в коридоре, не в силах зайти, пока не услышал, как щёлкнул замок чемодана.
– Всё же уходишь? – остановился я в дверях.
– Хочу побыть одна, – кивнула она. – Тем более раз ты сказал, что мне ничего не угрожает, и эти картины не мои.
– Я хочу тебе кое-что показать, – подал я принесённые документы. – Да, картины не твои. И они, возможно, отойдут Бломбергу, если он оспорит завещание твоего отца. Но вот всё, что есть у меня – твоё. И это немало. Все «Галереи», все деньги на моих счетах. Всё, что создал я. Если со мной что-нибудь случится, вся эта империя – твоя.
– Зачем, Арман? – выдохнула она. – Я освобождаю тебя от всех обязательств. Мне ничего не надо.
– Я знаю. Но это не потому, что я должен твоему отцу. Не потому, что чувствую свою вину. Уже – нет. Просто ты у меня – одна. Я составил эту доверенность и завещание в день нашей свадьбы. А не сейчас и не когда-то тогда. Для меня это важно. Ты знаешь почему.
Она не посмотрела, словно пробуравила меня взглядом.
