мы говорим. Ничего уникального, конечно, не придумываем, но нас и так без послабления штырит от тех сумасшедших доз, которые мы успели набодяжить друг для друга прежде.
Когда наивысшая вспышка нашего удовольствия разрывает мир, мы и сами будто умираем. Эта энергетическая смерть длится не меньше трех секунд. Я считаю те удары, что пропускает мое сердце. И счастливо опадаю, когда оно, наконец, оживает, толкая по телу кровь, а с ней и безумное множество свежих, ярких и чрезвычайно острых эмоций. Они быстро переполняют мой организм, заставляя его уйти в комфортный энергосберегающий режим – сон.
Не думаю, что долго нахожусь в забытье. По ощущениям проходит не больше получаса, как Даня вырывает меня из крепких оков бурных сновидений. И делает он это, безусловно, той же тягучей патокой любви, которую не могла бы вообразить даже в своих самых развязных мечтах.
Я не знала, что он способен быть таким нежным, чутким, тактильным, чувственным… Влюбленным.
Третий раз – мой. Я забираюсь сверху. Трогаю его твердое от напряжения и влажное от пота тело. Ласкаю его губами. Каждую резко очерченную мышцу, каждую впадинку, каждую бороздку, каждую выпуклость – обхожу языком. Слизываю с горячей кожи дурманящий меня вкус соли, секса и божественной охрененности Дани Шатохина.
Со словами своей одержимой любви обсасываю его потрясающий член. С этими же словами сажусь сверху и вбираю его в себя. С этими же словами, раздробленными короткими гортанными стонами и рваными страстными вздохами, ритмично двигаюсь на нем.
Царапая ногтями мокрые кубики пресса, непрерывно смотрю Дане в лицо. Мне нравится, как он наблюдает за моей подпрыгивающей грудью, как он то и дело ловит ее ладонями, как мнет и сжимает.
Но острее всего удовольствие, когда мы встречаемся взглядами. Губы тотчас распахиваются и начинают двигаться, выписывая уже заученные, но такие искренние признания.
– Я люблю тебя…
В унисон. На каких-то особенных частотах. Физически неслышимых человеком, но при этом задевающих все его нервные окончания и вынуждающих содрогаться. Так происходит бессчетное количество раз, пока одно из этих одуряющих колебаний не заставляет нас размножиться и разлететься на миллиарды искрящихся атомов.
После третьего оргазма уснуть не получается, несмотря на то, что сил вроде как не осталось. Желудок настойчиво требует пищу, из-за этого и приходится выползти из постели.
– Не мойся… Не одевайся… Будь как есть, – ходит за мной по пятам Даня. Обнимая, не позволяет ничего сделать. Скользит по животу ладонями. Меня сразу же обсыпает мурашками. А уж когда он припечатывает: – Хочу, чтобы только мной пахла, – я снова пьянею от счастья. Оно меня буквально разрывает. Но эти ощущения, несмотря на всю свою сокрушающую мощь, исключительно приятные.
Быстро готовлю сытный и мегакалорийный омлет, забрасывая туда все подходящие для этого компоненты. Не заморачиваясь с какой-либо сервировкой, выставляю сковороду на стол. Даня садится на стул, а я – ему на руки. И… Вряд ли я еще когда-то смогу спокойно есть яйца, не вспоминая при этом весь тот беспредел, что мы творим, пока пытаемся накормить друг друга.
Наши руки, наши губы, наши языки – везде. Наши манеры хуже, чем у животных.
– Пахнуть только тобой не получится… – сипло смеюсь я и тихонько повизгиваю, когда становится щекотно. – Я вся в еде…
– Я все слижу.
Не успеваю ничего ответить, как Даня убирает со стола пустую сковороду и выкладывает на него меня.
– Боже… Я люблю тебя, Шатохин… – стону, пока он ведет по моей груди языком и жадно присасывается к соску. – И… Да… Да… Люблю тебя… Только тебя… Да… Тебя одного люблю! Бо-о-оже мой!!!
Счастлива полностью ему принадлежать.
© Марина Чарушина
Предпоследний день на острове мы проводим в спячке. Просыпаемся, только чтобы справить естественные физиологические потребности. Ванная, холодильник, и снова в кровать. Сон, конечно, не сию секунду идет в приоритете. Сначала любовь, потом забытье. Но отрубаемся мы надолго. Потому эти сутки и пролетают для нас незаметно.
В последний же день отпуска Даня заявляет, что нам нужно провести его активно.
– Давай, пойдем, Маринка! Иначе о чем в своем сочинении писать будешь? – тащит упорно на улицу.
Едва удается натянуть на ходу купальник. Тесемки от лифчика уже за порогом завязываю.
– В каком сочинении?
– На тему: «Как я провел лето», – ухмыляется так привычно, словно никаких фундаментальных перемен в наших жизнях здесь не произошло.
Мне нравится то, как быстро он со всем умеет справляться. И вместе с тем… Это отчего-то пугает.
– Шутишь, Дань? – подхватываю легкий тон общения, потому как это кажется единственной безопасной реакцией. – Я об этом лете столько всего могу написать, что Голливуд очумеет!
– Марин, ну нужна же и зацензуренная версия.
Вроде и смеется, но взгляд в какой-то момент отводит.
Смущается? Да быть такого не может!
– И кто это мне такие маркеры выставит?
– Мм-м… Чара, мама Таня, батя Чаруш… – вспоминает ни с того ни с сего. А мне будто ведро ледяной воды на голову обрушивается. – Как насчет них, Марин? Что будем рассказывать?
– Я думаю… – вздыхаю. – Думаю, по факту, Дань! Им ведь не нужно знать все, что с нами произошло.
Он ничего не отвечает. Более того… Вновь отводит взгляд.
Что думает, понять не могу!
– Ладно, – заключает вроде как ровным тоном. – Я позже сам решу, что им говорить. Не грузись. Погнали зажигать!
Ничего больше сказать не успеваю, как он берет меня за руку и ведет к океану. С облегчением вздыхаю, когда замечаю, что сгоревшей беседки на пляже больше нет. Не осталось даже следа. Мне бы не хотелось на нее смотреть, осознаю это по факту. Хватит тех эмоций, которые сохраняются в душе, как самые важные. Снова переживать абсолютно все, что там почувствовала, было бы мукой.
Первую половину дня мы с Даней прыгаем с пирса, плаваем и беззаботно резвимся в воде. Нам безумно хорошо вдвоем. По сути мы разговариваем мало, все важное уже обсудили. По большей части целуемся и в промежутках смеемся.
После обеда гуляем по острову. Даня показывает мне пещеру, в которой уединялся. Мне, если честно, страшно туда заходить. Я не боюсь замкнутых пространств, а в этот раз как-то жутко. Но я все же пересиливаю себя, потому как считаю важным иметь личное представление о том, где мой Шатохин проводил свои практики.
