побежала к инструментам и сделала несколько фото. Затем схватила акустическую гитару (слава богам, остальные были в чехлах) и вложила мне в руки.
– Стой так, сделаю фото для блога!
– Полина, подожди. – Остановил я ее, осторожно опустив ее руку с телефоном. – Дай мне сначала сказать тебе кое-что.
– Сыграй мне!
– Полин, позволь мне сказать…
– Сначала ты должен мне сыграть!
Так мы и оказываемся на этом диване. Я сажусь рядом с ней и вздыхаю. «Что у нее в голове? О чем она вообще думает?» В этот момент я жалею, что мне недостает бессердечности Лехи, который запросто бы послал ее подальше без лишних объяснений. Мой взгляд устало блуждает по комнате.
– И что тебе сыграть?
– Песню, которую ты сам сочинил. – Мурлыкает Полина, придвигаясь.
– У меня таких много. – Мне приходится слегка отодвинуться, чтобы можно было сыграть, и гитара не упиралась бы ей в колено.
– Давай самую новую. Последнюю.
Я задумываюсь.
– Хорошо.
И начинаю наигрывать простенькую мелодию, на которую легко ложатся слова, которые давно уже крутятся в моей голове.
– Они как море безграничны,
Они бездонно глубоки,
В них точно можно потеряться,
И я тону в них от любви.
Полина расплывается в улыбке и снова придвигается ближе. Она, очевидно считает, что наши тела должны непременно соприкасаться, если мы находимся рядом, но мне от этого почему-то особенно неловко и неуютно.
– Синие, синие, синие
Твои улыбнулись глаза.
Словно цветущие лилии,
Словно редкая бирюза.
– Так, стоп! – Полина с размаху обрушивает ладонь на струны.
Музыка обрывается. Я поднимаю взгляд и вижу, что ее лицо кривится от гнева.
– Какая бирюза? Какие синие? – Капризно фыркает она. – Ты вообще видел, какие у меня глаза? Карие! Что скажут люди, когда ты это споешь?
Я молчу. Выразительно смотрю на нее. «Ну, же, давай. Когда-то же ты должна понять? Когда же до тебя дойдет?»
Ох, и до нее внезапно, наконец-то, доходит: лицо Полины медленно вытягивается, рот приоткрывается.
– Так ты ее не мне посвятил? – Она кладет ладони на свое лицо.
– Не тебе. – Подтверждаю я.
– Эта песня о другой девушке?! – Словно все еще не верит Полина.
– О другой. – Киваю я. – Об этом я и пытался тебе сказать. Полина, у нас ничего не получится. Ты – прекрасная девушка, но я люблю другую.
– Ах, ты… сволочь! – Взвизгивает она, почему-то хватаясь за гитарный гриф. – Ты зачем тогда мне голову дурил?!
Полина тянет гитару на себя, но я держу ее крепко и не собираюсь отдавать. Тогда она вскакивает и хватает первое, что попадается под руку – электрический чайник. И с размаху швыряет его на пол. Тот раскалывается на две части: у него отлетает дно.
– Я белье для тебя надела – самое лучшее! – Вопит Матвеева, подыскивая, что бы еще разбить. На глаза ей попадается Лехина кружка. – Я для тебя локоны завила! – Она хватает ее и швыряет в стену. – Я… я… колготки нужного оттенка полчаса в торговом центре выбирала… Козел!
Я смотрю на осколки, затем перевожу взгляд на инструменты – только бы она до них не добралась! Но Полина, видимо, решив, что сцена уже достигла нужного уровня драматизма, и этого вполне достаточно, устало опускается обратно на диван.
– Почему меня все бросают? – Всхлипывает она.
Я, если честно, уже даже боюсь к ней подходить.
– Дело не в тебе. – Говорю примирительно.
– Я что, совсем не красивая? – Надув губы, Полина жалобно смотрит на меня. – Со мной совсем не интересно? Почему парни всегда выбирают кого-то другого?
– Ты красивая. С тобой все в порядке. – Вздыхаю я, подходя ближе. – Просто понимаешь… Иногда люди выбирают того, с кем они сами чувствуют себя лучше. Это как… в магазине. Ты приходишь туда за… футболкой, например. Выбираешь розовую – потому что она тебе идет, и в ней ты ощущаешь себя красивой. Это же не значит, что футболка в горошек хуже, правда? Просто тебе сейчас нужна именно розовая.
– В горошек? Фу. – Морщится девушка. – Я не хочу быть футболкой в горошек, хочу быть леопардовой!
– Это метафора. – Кашлянув, говорю я.
– Кто?
– Неважно. – Я подхожу ближе и сажусь перед ней на корточки. – Я хотел сказать, что мне очень жаль, что у нас с тобой не получилось. Ты, правда, замечательная девушка и обязательно встретишь хорошего парня. Я уверен в этом.
– Ты точно не хочешь меня? – Наклоняется ко мне Полина.
– Извини. – Мотаю головой я.
У нее по щекам бегут слезы, и я чувствую вину. Проходит полминуты, затем она резко встает, гордо смахивает слезы пальцами и бросает:
– Ты еще поймешь, кого потерял! Второго шанса не будет!
Я, молча, киваю.
– И ты дерьмовый певец, понятно?!
– Ну, разумеется. – Едва слышно бормочу я, наблюдая за тем, как она удаляется прочь.
– И группа твоя – полный отстой! – Обиженно всхлипывает Полина на прощанье.
Громко хлопает дверь.
Я в полном шоке сажусь на диван и долго смотрю в одну точку. Или это Миронов довел ее до ручки своими изменами, или она по жизни такая, а я этого просто не замечал?
Еще какое-то время я оттачиваю новую песню до блеска – дописываю к ней текст, подбираю аккорды, довожу до ума тональность в припеве, а затем меня осеняет: нужно спеть ее Алене. Немедленно! Она всегда все понимала через музыку! Она всегда умела тонко чувствовать мои тексты! Нельзя отступать, нужно бороться за свою любовь!
Я беру гитару, закрываю Берлогу и бросаюсь вверх по тропинке – к ее дому. Оббегаю его с обратной стороны, привычно забираюсь вверх по старенькой шпалере и подтягиваюсь к окну ее спальни. «Вот будет сюрприз! Она так удивится, что забудет о том, что злилась на меня!»
Тяну на себя створку окна и вдруг замираю, увидев, что она не одна. В ее комнате Кощеев, и они целуются: в одежде, надо заметить, но лежа на кровати – что меня совсем не радует. Нет, не так – я ошеломлен увиденным. Да я в диком ужасе!
Заслышав скрип оконной створки, Алена оборачивается, и мы с ней сталкиваемся взглядом. За секунду в ее глазах отражается невероятное количество эмоций – от изумления до возмущения, а в следующее мгновение слышится хруст: это подгнившая деревянная перемычка не выдержала, и я кубарем, выпустив из руки гитару, лечу вниз.
Шутка про «чуть не упал» тут теперь вряд ли прокатит.
АЛЕНА
– Никита! – Ору я, отталкивая от себя Стаса и бросаясь к окну.
Старые деревянные перемычки, ломаясь, трещали так, что я думала, что разваливается не шпалера под ногами Высоцкого, а, как минимум, вся стена дома. Страх за жизнь Никиты превратил шум падения в моей голове в настоящий грохот, и теперь я высовываюсь из окна, боясь лишь одного – увидеть, что он разбился насмерть.
И на меня накатывает облегчение, когда я вижу в сумерках его силуэт: Никита лежит в самом центре куста дикой розы в неуклюжей позе, и его глаза устремлены вверх – на мое лицо.
– Боже… – Вздыхаю я.
– Все отлично, – пытается улыбнуться он, поднимаясь, – так и было запланировано.
– Лежи, не двигайся, вдруг что-то сломал! Сейчас я спущусь и помогу тебе подняться.
– Извини, тут, конечно, комфортно. – Кряхтит Никита, барахтаясь среди веток. – Но у меня вся спина и задница изрезаны колючками…
– Блин!
Я оборачиваюсь и врезаюсь в грудь Стаса.
«Боже, какая же неловкая ситуация!»
– Прости, там Никита, нужно ему помочь… – Бормочу я.
Тот кивает и жестом показывает, что не смеет меня дольше задерживать. Выбегая из комнаты, я вижу, как Стас перегибается через подоконник, высовывается из окна наружу и приветствует Никиту взмахом руки.
– Привет, Тарзан!
Сбегая вниз по ступеням, я слышу лишь собственное сердце: оно молотит, как тысячи кулаков, и отдается звоном в ушах. «Зачем он здесь? Почему не с Полиной? Для чего пришел?» И мне почему-то сразу становится так легко, словно Высоцкий – мой спаситель. Как бы глупо не выглядело его появление, он, все же, явился очень вовремя потому, что Стас – и думаю, это не со зла – явно очень торопил события.
Он приехал, как только я вернулась из Берлоги. Мы болтали, затем поднялись за гитарой наверх, затем его рука, как бы невзначай, коснулась моей талии, а губы притянулись к моим губам: поцелуи, объятия, и вот мы уже вдвоем лежим на постели – все очень естественно, легко, без принуждения. И мне было приятно, и я даже, возможно, хотела большего, но не могла игнорировать сиреной воющую в голове мысль о том, что еще
