Давиду плевать, как называет Квятковский комнаты в своём доме.
Вернее, в Сашкином доме. Именно когда Давид узнал, что юридически всё имущество Квятковского принадлежит дочери, даже банк, Давид решил, что лучше всего сможет её защитить, если женится. Чтобы добраться до неё и её сына, им придётся сначала убить Давида, а это не так просто, как кажется. И, конечно, надеялся, что до этого не дойдёт, что старый дурак не станет рисковать жизнью единственной дочери и внука, но что там насрано в голове у Ярика, кто знает.
Давид огляделся и куда больше бутафорского оружия и побитых молью кабаньих голов, его поразил хозяин кабинета. Три с лишним недели прошло с момента подписания бумаг, по которым Эдуард Квятковский передал Давиду Гроссу загородный дом с винокурней, винным погребом и его коллекцией, две — с того, как «ТОР-Групп» вывел из «КВ-банка» активы. Сколько клиентов ещё потерял банк за эту неделю, Давид не интересовался, но глядя на обрюзгшего, косматого старика, в котором с трудом угадывался некогда холёный владелец, казалось, минуло десятилетие с того дня, как они виделись последний раз.
— Господин Квятковский, — церемонно раскланялся Давид, нарочито игнорируя Ярослава.
— Господин Гросс, — кивнул отец Алекс и махнул сыну: — Налей нам что-нибудь.
Тот думал было взбрыкнуть, но и голос отца не терпел возражений, и вид Давида намекал, что Ярику лучше не нарываться, и тот послушно побрёл к бару.
— Спасибо, я, пожалуй, откажусь, — проводил его взглядом Гросс. — Меня интересует только моя жена. И всё, чего я хочу — это забрать её и откланяться.
— А вот я, пожалуй, выпью, — качнул головой Квятковский, словно не слышал Давида и не заметил, как ядовито хмыкнул Ярик. — У меня ведь есть повод. Моя дочь вышла замуж. У меня скоро будет внук. Или внучка? — посмотрел он на Гросса.
И если ждал от Давида комментариев, то просчитался: бурбон лился в его заляпанный стакан в полной тишине.
— Поздравляю, — поднял он бокал, — ты ведь теперь мой зять.
— Не считаю это таким уж примечательным фактом, чтобы принимать поздравления.
Если бы по дороге до кабинета Давид не прочитал сообщение от Михаила, что Алекс ушла, знаменитая выдержка ему бы уже изменила — душу хотя бы одного из Квятковских он бы уже вытряс, но он прочитал, поэтому был как чёртов айсберг.
— Как знаешь, — отхлебнул старший Квятковский бурбон и сморщился как сушёный гриб. — Твой отец, наверное, тобой бы гордился, Давид — искусством использовать женщин в своих целях ты научился в совершенстве.
Давид скривился. Нет, не из-за упоминания отца, о котором Квятковский если что и знал, то лишь понаслышке — в комнате воняло. Старым немытым телом, куревом, алкоголем, какой-то дрянью, что, видимо, пользуются таксидермисты при изготовлении чучел. Воняло Квятковскими — подлостью, лицемерием, жадностью и страхом.
— Я приехал забрать свою жену, — холодно повторил Давид. — Она здесь?
— Какой ты быстрый, — усмехнулся старший Квятковский. — А поговорить?
— О чём? — приподнял бровь Давид.
— Ну как, разве нам не о чем? О былых годах, об ошибках молодости, о потерях, — вздохнул отец Алекс.
— У нас с тобой была разная молодость, — хмыкнул Давид.
Ему плевать, к чему тот вёл, как долго собирался тянуть резину и что задумал — он знал, что Алекс и малыш в безопасности, а эти разговоры трёшь-мнёшь он мог вести бесконечно, о чём угодно. Старый лис заходил издалека, прощупывал почву, водил носом, стараясь держать его по ветру, но, к сожалению, а, может, к счастью, так и не смог ничему научить своего тупого сына.
— Да хватит уже! — вмешался Ярослав, которому явно надоела роль статиста. — Сколько можно мямлить! Скажи уже ему прямо, — подпрыгивал он на месте, словно каждое прикосновение с потёртым ковром или плохо отциклёванным паркетом ударяло его током.
Отец посмотрел на него с презрением и покачал головой.
— Скажи ему сам. Это же твой план, — предложил старый лис, приподняв косматую бровь, словно проверяя сына на прочность.
— Хорошо, я скажу. Хорошо, — дёргался тот, словно весь был на шарнирах. — Чёрта с два ты её получишь, — повернулся он к Давиду, — пока не вернёшь, что забрал.
— Это что же? — усмехнулся Давид. — Доверие банку, вице-президент которого ворует у клиентов деньги? Репутацию владельца, который вместо выплат акционерам переводит миллионы долларов казино? Может, стоимость акций, которых не спас от падения даже широкий жест — пожертвовать дочерью в угоду толпе. А может, ты говоришь о благоразумии, честности, порядочности? — повернулся Давид к Ярославу. — Тебе даже значение этих слов неизвестно.
— Не знаю, какого чёрта вообще тебя слушаю, — нервно пританцовывал тот, словно хотел ссать.
— Может, потому что боишься? — смерил его взглядом Давид.
— У нас договор, — криво усмехнулся Ярослав. — Ты ничего не скажешь.
— И что же мне помешает? — поднял бровь Давид.
— Твоё хвалёное слово, конечно. Ты же Давид Гросс — человек слова. Если ты его нарушишь, цена твоим словам сильно упадёт, станет равна цене этого вонючего бурбона, — скривился Ярик, глядя на отца, — полкопейки в базарный день.
Квятковский даже не шелохнулся на вброс говна сынком в сторону напитка, которым так гордился, только глаза под тяжёлыми опухшими веками блеснули недобро.
— А ты всё же оказался отцу дороже, чем вонючий бурбон, — посмотрел Давид на Ярослава с презрением. — Только, похоже, он уже пожалел об этом. Ты же как чёрная дыра, Ярик, сколько ни давай, тебе всё мало, мало и мало. Как ненасытное чудовище, тупое и жадное.
— Да сам ты! — огрызнулся Ярослав. — Надо пришить его, и дело с концом, — повернулся он к отцу. — Если тебе слабо, давай я сам, — посмотрел он на Давида через плечо. — Надо было пришить его сразу, как только он начал тебе угрожать, — по-шакальи заискивающе верещал сынок, ища поддержки у папаши.
И, похоже, первый раз в жизни просчитался. Отец остался глух и нем, а вот Давид, наоборот, получил карт-бланш, услышал в свой адрес столь откровенную угрозу.
— Как поступил с собственной матерью? — откинув полы пальто, засунул руки в карманы Давид.
— Она угрожала, что расскажет правду, да? — смотрел на Ярослава Давид. — Хотя нет, почему угрожала, она ведь была просто обиженной, оскорблённой женщиной, которой было чем отомстить. Она могла сделать мужу куда больнее, чем он ей своей изменой. Правда, Ярик? Только ты не мог этого допустить. Не мог лишиться всего, что давала тебе сытая жизнь сына Эдуарда Квятковского просто потому, что твоя мать глупая курица, которой хотелось клюнуть мужа-изменника побольнее.
— О чём ты говоришь? — поднял голову старший Квятковский.
— Не слушай его, — заверещал
