У Амирана было четыре сына и две дочери, двенадцать уже взрослых внуков. Были и правнуки, их не позвали по малолетству. Зато муж младшей дочери Амирана был членом грузинского парламента. Того самого органа, что дает гражданство.
В просторном кабинете стало тесно, когда там собрались мужчины дома Саванели. Самым молодым пришлось стоять. Этери скрупулезно перечисляла имена и степени родства, а Ульяна безнадежно переводила взгляд с одного лица на другое, даже не пытаясь запомнить, кто есть кто и как кого зовут.
– Мы слушаем тебя, дочка, – сказал Амиран. – Говори.
– Может быть, не нужно? – повторила Ульяна. – Это опасно.
Это было не только опасно, ей было еще и мучительно трудно. Одно дело – рассказать о себе женщинам, таким же жертвам насилия, как ты сама. И совсем другое дело – рассказывать мужчинам. Ульяна и женщинам не рассказывала: выслушав ее, Евгения Никоновна разрешила ей не проходить групповую терапию, но посоветовала посещать сеансы, где о себе рассказывали другие. Так она и повстречалась с Этери.
Ульяна судорожно сглотнула, не решаясь начать.
– Говори, не бойся. Здесь семья. Все свои, – подбодрил ее Амиран.
С какой простодушной, привычной, незаметной для него самого гордостью прозвучало в устах Амирана слово «семья»! Что стоит за этим словом, он и не думал, для него это было нечто само собой разумеющееся. Семья. Все свои. Никто не предаст, не выдаст, все друг за друга горой, а гость в доме – святое. Такой дом куда лучше политического убежища. Если бы Рустем попытался взять приступом этот дом, все живущие в нем или имеющие к нему отношение мужчины, съехавшиеся на пир, не задумываясь, закрыли бы ее своим телом, полегли бы все до последнего, но не отдали бы ее мужу. Никто не произносил вслух этих высокопарных слов, но всем было понятно, что так и будет.
Ульяна еще раз обвела взглядом присутствующих. Их было слишком много! Она привыкла жить среди женщин: не только в приюте, но и раньше, в доме Рустема, ее окружали одни только женщины. «Век бы их не видеть!» – мысленно добавила Ульяна.
Но эти мужчины были не такие, как Рустем. Они смотрели на нее спокойно, уважительно. Вот только что за столом веселились, пировали, говорили тосты, пели «Мравалжанием»…[25] Но по первому зову бросили пиршество, пришли сюда, терпеливо ждут ее рассказа.
– Позвольте мне не называть имя, – начала Ульяна. – Это опасно для вас, не хочу, чтобы у вас были неприятности. Зовите меня Мадиной.
– Мадина – красивое имя, – произнес один из мужчин.
– Но мне и с ним придется расстаться, – вздохнула Ульяна. – Боюсь, муж меня выследит. Я вышла замуж за чеченца. Он меня избивал, душил, издевался надо мной. Я… я не знала… Ладно, не это важно. Я сбежала от него, но он оформил счета на мое имя, перекачивает деньги… Я в этом не разбираюсь, но думаю, это незаконно. В случае чего, сидеть пришлось бы мне. Но если бы он так меня не мучил, я бы, наверно, не ушла. А теперь… он меня ищет повсюду.
– Деньги зависли, – понимающе кивнул Шалва, третий сын Амирана, ставший банкиром.
– Надо сделать документы, – авторитетно заговорил Тенгиз, тот самый зять, что заседал в парламенте. – На другое имя.
– Нет, документы на имя Мадины, – возразил кто-то. – Убежище просить надо. А что? У нас многие просят.
– Мадина не может просить убежища, – вмешалась Этери. – Она же не политзаключенная! И шум хорошо бы не поднимать.
– Нет, я не так сказал… Гражданство просить надо. Грузинское гражданство.
Все заговорили разом – азартно, запальчиво, то и дело срываясь на грузинский, пересыпая речь словом «ара» (нет), с которого грузины привычно начинают чуть ли не каждое предложение.
– Зачем документы? – пренебрежительно произнес Амиран, и все умолкли. – Живи просто так. Дом большой, поместимся. Эти бездельники, дай им бог здоровья, только пожрать набегают, а так тут тихо. Живи.
– Нет, так нельзя. А если меня кто-нибудь увидит? – испугалась Ульяна. – Донесет? Из соседей кто-нибудь? – добавила она, чтобы мужчины поняли, что им она доверяет.
– Никто не донесет, – покачал головой Амиран. – Дом большой, сад большой… Живи себе и никого не бойся.
– Нет, я боюсь. А как с этим паспортом быть? – спохватилась Ульяна и повернулась к Этери. – На границе отметили, что я в страну въехала, а отметки о выезде нет…
Мужчины засмеялись.
– Мы границу открыли, – сказал Тенгиз. – С Азербайджаном, недавно вот с Ираном безвизовый въезд. Сколько у нас в стране народу, никто не знает.
– А паспорт… – начала Ульяна. – По паспорту можно проследить, куда я уехала…
– Ру… Воландеморт[26], – быстро нашлась Этери, – ведь не знает, что это ты уехала под именем Мадины Хебриевой! В самом пиковом случае проследить мог только до Киева, а с Грузией у нас дипотношений нет, так что успокойся.
– Сделаем документы, – веско проговорил Амиран.
– А нельзя ли сделать это как-нибудь по-тихому? – спросила Этери. – Никого не извещать, не привлекать внимания… И про Мадину лучше забыть. Чтобы это имя не всплывало.
– Почему нельзя? Можно. Я думаю, лучше всего дочку, – Амиран прочно окрестил Ульяну дочкой, – женить.
– Замуж выдать, – подсказала Этери.
– Э, у вас, русских, все не как у людей, – отмахнулся Амиран.
– Я бы лучше в монастырь ушла, – тихо вздохнула Ульяна.
– Ара, ты молодая, куда тебе в монастырь?
– Там безопасно, – ответила Ульяна. – Там меня никто не найдет.
– Ара! Ара! Тебя и тут никто не найдет. А в монастыре – что тебе делать? Ты и языка не знаешь…
– А я приму обет молчания, – совершенно серьезно ответила Ульяна.
Мужчины расхохотались.
– Чтоб все наши жены приняли обет молчания, – добродушно проворчал старый Амиран, – вот была бы жизнь!
– Я попрошу без этих выпадов, – с шутливой грозностью предупредила Этери. – Не дай бог, тетя Кетеван тебя услышит, дядя Амиран.
– Зубами загрызет, – вздохнул Амиран, хотя жил с женой душа в душу. – Я вот что думаю, – он переглянулся со старшим сыном, пятидесятипятилетним Нодаром. – У нас столько беженцев… Пусть будет беженкой.
– А как? – тут же испугалась Ульяна. – Война была три года назад…
– А бегут до сих пор, – возразил Нодар.
Он пошел по стопам отца, известного всей Грузии врача. Искусство врачевания спасло Амирану жизнь на Колыме, где у него лечилось все местное начальство и сам он спас жизнь многим товарищам по несчастью, в том числе и деду Этери. Он был великим диагностом, умел, прибегая лишь к аускультации и пальпации[27], распознавать заболевания внутренних органов. С ним до сих пор советовались в трудных случаях, а его сын Нодар работал главврачом одной из тбилисских больниц. И сейчас они поняли друг друга без слов.
