– Это означает, что он не желает обсуждать свои чувства, – пояснила я, – или чувствовать себя уязвимым. Он боится оказаться связанным.
Вид у Черчилля был озадаченный.
– Это не фобия ответственности. Это значит, что он просто мужчина.
Мы говорили и о других его детях. Джек был спортсменом и ловеласом, Джо жить не мог без компьютеров и приключений. Хейвен настояла на том, чтобы учиться в колледже непременно в Новой Англии, и никакие уговоры Черчилля подумать об Университете Раиса в Хьюстоне, об Университете Юты или, Бог ты мой, хотя бы о Техасском сельскохозяйственном университете ни к чему не привели.
Я делилась с Черчиллем последними новостями о Каррингтон и иногда поверяла ему свои сердечные дела. Я рассказала ему о Харди, о том, как его образ всюду преследует меня. Харди был каждым ковбоем в потертых джинсах с небрежными движениями, каждой парой голубых глаз, каждым разбитым пикапом, каждым знойным безоблачным днем.
– А может, – заметил Черчилль, – пора тебе оставить попытки не любить Харди и смириться с тем, что какая-то часть твоего существа всегда будет по нему тосковать. С некоторыми вещами, – сказал он, – нужно просто научиться жить, и все.
– Но ведь нельзя полюбить, не вытравив из души прежнюю любовь.
– Почему же?
– Потому что в таком случае новые отношения подвергаются риску.
Черчилль, по-видимому, позабавленный моими словами, ответил на это, что любые отношения в том или ином смысле подвергаются риску и лучше не подковыривать их с краев.
Я с ним не согласилась. Мне очень хотелось окончательно освободиться от Харди. Но я не знала как. Я все надеялась в один прекрасный день встретить мужчину, такого неотразимого, что не смогу устоять перед ним и рискну полюбить снова. Вот только что-то я очень сомневалась, что такой человек существует.
И Том Хадсон, с которым я познакомилась, пока ждала родительского собрания в коридоре школы Каррингтон, таким человеком, конечно же, не был. Это был разведенный отец двоих детей, этакий большой плюшевый мишка с каштановыми волосами и аккуратно подстриженной каштановой бородкой. Я встречалась с ним уже год, довольствуясь необременительностью наших отношений.
У Тома был гастроном, и мой холодильник всегда был до отказа забит разными деликатесами: французскими и бельгийскими сырами, банками томатно-грушевого чатни, генуэзским песто, спаржевым супом-пюре в бутылках, маринованными перцами в банках и тунисскими зелеными оливками. Мы с Каррингтон буквально объедались всем этим богатством.
Мне очень нравился Том. Я изо всех сил пыталась в него влюбиться. Он был хорошим отцом своим детям, и я ни минуты не сомневалась, что к Каррингтон он относился бы ничуть не хуже. Том был очень положительным, и существовала масса причин его полюбить. Но такое нередко случается – встречаешься с хорошим человеком, который, бесспорно, заслуживает любви, и – вот досада! – страсти между вами не хватает, даже чтобы зажечь маленькую чайную свечку.
Мы занимались любовью по выходным, когда его бывшая жена забирала детей к себе, а я оставляла Каррингтон с нянькой. Секс с ним, к несчастью, оказался не ахти какой. Я никогда не могла кончить, когда Том находился во мне. Все, что я в это время чувствовала, – это слабое давление изнутри, как от вагинального расширителя в гинекологическом кресле, а потому он начинал с того, что пальцами доводил меня до оргазма. Это не всегда срабатывало, хотя, бывало, мне удавалось наконец достичь нескольких долгожданных спазмов. Когда же и это оказывалось мне недоступным и я чувствовала саднящую боль от его растираний, то имитировала оргазм. После этого Том либо мягко наклонял мою голову вниз, пока я не брала у него в рот, либо опускался на меня, и мы совершали это в миссионерской позе. Программа никогда не менялась.
Я приобрела пару книг по сексологии, пытаясь придумать, как поправить дело. Мои смущенные просьбы попробовать пару поз, о которых я узнала из книг, Тома насмешили. Он сказал, что сути это все равно не меняет: бочка А входит в отверстие Б. Но если мне хочется чего-то новенького, сказал он, то он только за.
Убедившись, что Том прав, я пришла в ужас. Я чувствовала себя дурой и просто сгорала со стыда: сколько я ни старалась, но даже в этих причудливых позах, достойных йогов, я не могла кончить. От чего Том наотрез отказался, так это доставить мне оральное удовольствие. Запинаясь, пунцовая от смущения, я попросила его об этом. Признаюсь, никогда в жизни мне не было так стыдно, как тогда, но еще больший стыд я испытала, когда Том извиняющимся тоном ответил, что никогда не любил этого. Это негигиенично, сказал он, да и вообще ему это претит. Если я не обижусь, то он предпочел бы обойтись без этого. Я поспешила заверить его, что нет, конечно же, я не обижусь и не хочу, чтобы он шел против своей природы. Однако с тех пор каждый раз, как мы ложились в постель и он пригибал мою голову вниз, я стала чувствовать некоторое возмущение. Потом, правда, мучилась угрызениями совести: ведь Том был щедр во многих других отношениях. Ерунда, сказала я себе. Есть многое другое, чем можно заниматься в постели. Однако сложившаяся ситуация меня сильно беспокоила. Казалось, я упускаю в жизни что-то очень важное, и однажды утром, до открытия салона, я поделилась своими тревогами с Энджи. Подготовив все необходимое к рабочему дню и почистив инструменты, мы начали наводить марафет.
Я брызгала волосы придающим объем спреем, а Энджи тем временем красила губы блеском. Не помню точно, как я сформулировала вопрос, кажется, спросила что-то вроде того, был ли у нее когда-нибудь бойфренд, отказывавшийся что-то делать в постели.
Наши с Энджи взгляды встретились в зеркале.
– Он не хочет, чтобы ты брала у него в рот?
Все, кто был в зале, оглянулись на нас.
– Нет, это ему нравится, – шепотом ответила я. – Он... это... отказывается делать это мне.
Искусно подведенные брови Энджи взметнулись вверх.
– Не хочет, значит, кушать мексиканскую тортилью, брезгует?
– Ага. Говорит... – я чувствовала, как на моих щеках начинают пламенеть алые флаги, – это негигиенично.
На лице Энджи отразилось возмущение.
– Не более, чем у мужчин! Вот бездарь. Что за эгоист... Либерти, большинству мужчин нравится делать это с женщиной.
– Правда?
– Это их заводит.
– Да? – Приятно слышать. После этого я стала меньше переживать от того, что решилась попросить об этом Тома.
– Дорогая моя, – сказала Энджи, качая головой, – ты должна его бросить.
– Но... но... – В необходимости столь радикальных мер я не была уверена. Никогда и ни с кем я не встречалась так долго, как с ним, и мне нравилось мое надежное положение. Мне вспомнились мамины мимолетные связи. Теперь я ее понимала.
