Виктор пытается меня развеселить, но я еще не могу даже восстановить дыхание, а уже пытаюсь сказать ему сразу все, что мучает.
— Я боюсь думать о детях, потому что не хочу для них такой семьи, как была у меня.
— У меня не было никакой, котенок. Ты — первый человек, ради которого хочется возвращаться домой. Я не хочу тебя бросать. И я хочу, чтобы ты смотрела мне в глаза.
Он перекатывается на спину, укладывая меня рядом, себе на плечо.
— Особенно когда ты кончаешь. Это отдельное удовольствие. Хотя еще когда злишься… у тебя выразительные глазки. Не надо ими рыдать, пожалуйста, хорошо? Ты не будешь одна. Вспомни, сколько у тебя теперь друзей. Олеся, Лиана, твоя эта начальница… Альбина?
— Галина! Альбина — это противная!
— Ну, перепутал. Но если хочешь, заставим дружить и Альбину. Видишь? Друзья — есть. Муж — есть. Что еще осталось?
— Собака… — осторожно напоминаю я.
— Собака, — соглашается Виктор. — Заведем собаку.
— А если ты все-таки меня бросишь, я уеду к Валентину и буду жить с ним! — Я не могу удержаться от подколки, хихикаю и прячусь под одеялом.
— Я тебе уеду к Валентину! Я ему все валентинки повыдергиваю!
Мы бесимся, пока я едва не падаю с кровати, и Островский в последний момент успевает меня перехватить.
Нос забит, глаза покраснели, губы опухли от поцелуев и соленых слез. Я вслушиваюсь в мерное дыхание бывшего мужа, в стук дождя за окном, и смотрю на собственное отражение в небольшом зеркале на стене. Раньше его здесь не было, я бы заметила.
Из него на меня смотрит Аврора, которой я никогда еще не видела. Она ничего не боится.
37. Виктор
За окном брезжит рассвет. Я перестал следить за временем, понятия не имею, сколько мы лежим под одеялом. Аврора рассматривает потолок, а я перебираю ее волосы и иногда вытираю слезы. Она красивая даже когда плачет.
— Котенок, почему ты снова плачешь?
— Маму жалко, — вздыхает Аврора.
— Да. Жалко.
— Она поправится?
Я с интересом рассматриваю ее. Удивительно, но едва Аврора убедилась, что Надя в нашем уравнении больше не участвует и не претендует на место рядом со мной, котенок расслабилась и перестала на нее злиться. Наверное, это логично, у нее никогда не было связи с родителями. А по-человечески Надю жаль.
— Нет, не поправится. Но ей будет легче, когда возобновит лечение. Сможет вести более-менее нормальную жизнь, во всяком случае, заниматься творчеством, спортом, общаться с людьми. Это уже неплохо.
— Ты будешь ее опекуном?
— Таков уговор. Надя опасна. Я хочу ее контролировать. К тому же у нее нет денег, профессии, близких. Она не выживет, если я не оплачу интернат. Но я не буду видеться с ней. Тебе не о чем волноваться. Это всего лишь денежный вопрос.
— А про наследственность? Я не могу заболеть так же?
— Думаю, если это и возможно, то давно бы уже случилось. Ты не сломалась пять лет назад, не сломалась сейчас. Ты здорова, котенок. Но это не значит, что можно не следить за здоровьем. Все будет хорошо.
Она слабо улыбается.
— Скажи еще раз.
— Все будет хорошо. — Я целую ее в нос, и Аврора смешно морщится. — Давай хотя бы снимем другой номер?
— Завтра. Не хочу никуда идти.
— И не больно?
— Не знаю. Нет, наверное. Точнее… воспоминания меня уже не задевают. И папа провернул безумный и странный, но логичный план. Но прятать признание именно в этом номере было необязательно. Он мог выбрать любой отель, но выбрал этот.
— Может, думал, что в другой мы не поедем?
Хотя мы и в этот не поехали. Разгадка все это время была у меня под носом, а я ее не видел. Слишком увлекся переживаниями.
— Он болел, котенок. Он не отдавал отчет своим действиям. Не ищи в его поступках тайные смыслы, он запутался. Надо отдать ему должное, мы все же вместе. Он подтолкнул тебя ко мне.
Аврора качает головой.
— Не он. Ты стал другим. Не из-за него же, верно?
Я пытаюсь вспомнить, в какой момент от злости на нее, я перешел к желанию.
— Из-за клуба. Я много лет запрещал себе смотреть на тебя. А в клубе не знал, что это ты, распустил руки. Потом уже не смог отказаться, раздразнил самого себя.
Аврора краснеет, пряча лицо в подушке и тихо стонет.
— Не напоминай! Ужасное платье!
— Да, довольно специфичное. Но я бы повторил. С логичным завершением вечера. Теперь твоя очередь.
— О чем ты?
— Расскажи, что из прошлого не сбылось и хочется получить. Как в анекдоте «если у вас в детстве не было велосипеда, а теперь у вас бентли, то велосипеда у вас все равно не было». Чего у тебя в детстве не было?
Она долго раздумывает, хотя, как по мне, ответ лежит на поверхности. Мы мало знаем друг о друге, и я ловлю себя на мысли, что сходил бы с ней на настоящее свидание. То, которое больше напоминает собеседование. С расспросами о жизни, о планах, о прошлом. Я думал, что знаю об Авроре Островской все: когда родилась, что закончила, как жила.
— Мороженого не было. Так, чтобы пойти и взять, если захотелось. Папа ненавидел мороженое, и мне приходилось просить няню купить. А няня ездила за продуктами дважды в неделю, часто забывала, а еще чаще не разрешала, потому что я простужалась каждый месяц. И я мечтала, что когда вырасту, у меня будет целый ящик мороженого!
Вот этого я о ней не знал.
— Еще собаки. Папа не любил животных. А мне хотелось друга. Я обещала, что буду ухаживать за ним сама, что папа даже не заметит. В доказательство целых два месяца ухаживала за плюшевым псом, но мне не разрешили.
— Какую собаку ты просила?
— Любую. Даже самую маленькую. А хотела ретривера, как в кино. Еще мне ужасно хотелось покрасить волосы в яркий цвет! Но сейчас, пожалуй, не хочется. А еще я хотела рождество, как в фильмах. С большущей елкой, подарками, камином, какао и пряниками. Но мы всегда ездили на море, где папа отрывался в компании моделей, а я слонялась по магазинам. Потом я стала мечтать о свадьбе. С белым платьем, музыкой, непременно лимонным тортом… ну, всем таким. Что?
Она смотрит на меня, явно старательно пытаясь не всхлипывать.
— Что ты так на меня смотришь?
— Удивляюсь, как у Рогачева и позже у меня выросло такое чудо. Собака, мороженое и рождество.
Я подтягиваю Аврору поближе и утыкаюсь носом в слегка влажные после душа волосы.
— Будет тебе собака. Ретривер, самый дружелюбный, какого найдем. И ящик с мороженым будет. И на рождество поедем в Прагу, там самые елочные елки, самый какавистый какао и самые пряничные пряники. И свадьба будет, платье будет, в лимонный торт лично лимоны покрошу. Только котенок…
— М-м-м?
— Волосы не крась. Мне нравятся твои кудри.
— Тогда хочу татуировку. Можно?
— Нет.
— Почему?! — Аврора возмущенно сопит.
— А на какой ответ ты рассчитывала, котенок? Не думаешь же ты, что раз я тебя люблю, то перестану воспитывать? Я старше, умнее…
— Зануднее. А если я сделаю без разрешения?
— Я тебя накажу.
Она морщит нос и хихикает.
— Делай, что хочешь. Ты не обязана соответствовать каким-то стандартам. Можешь не думать о том, что кто-то скажет или подумает. Хочешь — крась волосы в синий цвет, хочешь — бей тату. Хочешь развестись со мной — разводись. Хочешь прилюдно поскандалить — скандаль. Хочешь вести блог о своей жизни — веди. Нет больше никаких правил и соответствия обществу.
— Спасибо, — сонно бормочет Аврора и зевает, не в силах сдерживать сон.
Она устала. День выдался не просто долгий, а бесконечный. Кажется, за него я успел раза три пережить ощущение, что жизнь кончена, и еще больше — что только начинается. Но решимость быть правильным и порядочным вдруг как-то угасла.
Может, то, что Аврора спит в моих руках и верит в наше будущее, и неправильно.
Но я вообще никогда не утруждал себя соблюдением правил. И нет смысла начинать.
Когда утром гостиница вздрагивает от воя сирен, я нехотя бужу Аврору.
