хочу писать! И научусь!
— Как скажешь, — погладила сестру по голове, и мы поехали домой.
«Завтра в этом же салоне вам сделают макияж и прическу» — пришло сообщение от Карины, и настроение снова испортилось.
Завтра, мать его. Уже завтра!
Так, не думай об этом, Люба, просто не думай, и всё!
Мы с сестрой добрались до дома, успели переодеться, и раздался звонок. Рус пришел?
К двери я побежала со всех ног, открыла, а там…
— Мама?
— Привет, Любаша.
— Привет, — я настороженно вгляделась в ее лицо: видно что пила эти дни, но сейчас трезвая.
— Впустишь?
— Проходи, — я поморщилась.
Зря я ей адрес дала. Или не зря? Все же, Диану она любит, насколько она вообще может любить. Хотя водку мама любит больше.
— Нужно было предупредить, что заглянешь. Мам, хоть бы подарок Диане привезла, — покачала я головой.
— От подарков ты отказываешься.
— Я не про вещи, купленные на украденные деньги, а про… блин, да хоть бы шоколадку ей купила!
— Не блинкай! Ругается она мне тут! — шутливо поругала меня мама, но я даже не смогла улыбнуться на это.
Принюхалась. Одежда её пахнет капустой и сыростью. Привычно. Но спиртом и перегаром не несет.
— Да что ты как собака меня обнюхиваешь? Трезвая я! Как ты и просила!
— Ой, спасибочки. Как я и просила, надо же, — прошипела я. — Сделала одолжение!
— С Дианой я могу увидеться?
Ответ мой не потребовался. У сестры ушки на макушке, она сама выбежала из спальни, и бросилась к маме:
— Мамочка! Мамуля! Приехала! Ты с нами будешь теперь жить? Мама…
Я, стиснув зубы, стою, и смотрю на их объятия. Мама любит Диану, Диана очень любит маму. Больше, наверное, чем меня — её любит, хоть и все материнские обязанности выполняла не она, а я. Наверное, это инстинкты. Знала я детдомовских: дома их лупили, не кормили, обижали, но они все равно стремились к маме и папе. Сбегали к ним из детдома, даже из приличных, приемных семей сбегали.
Инстинкты, да. Но все равно обидно. И ревность разъедает, да и не только она, а еще и тревога: мама уйдет, а я останусь с Дианой. Снова придется утешать её. Объяснять, почему мама редко навещает нас. Не верю я в то, что она бросит пить, слишком много лет она зависима.
Но я-то смирилась с этой болью. Значит, и Диана привыкнет к тому, что мама в наших жизнях — не постоянная, а переменная величина. Временная, блин. То есть, то нет.
Они так и не отлипают друг от дружки, обнялись, плачут обе, лопочут что-то невнятное. Не могу на это смотреть, корёжит от токсичной смеси чувств: и радость, что мама пришла, и что трезвая; и ревность; и разочарование с обидой, что меня она так и не обняла; и… да много чего еще. Плакать хочется, ногами топать. Вытолкнуть мать из квартиры, и… чтобы и меня обняла, чтобы извинилась, чтобы поблагодарила за то, что я её дочь на себя взяла! Я! Не она! Она должна и меня, и Диану поднимать на ноги!
— Идите на кухню, — сквозь зубы проговорила я, чтобы не устроить скандал. — Поужинай с Дианой, чай выпей. И сумку свою дай.
— Зачем?
— Дай! — я сама выхватила её у мамы из рук, и осмотрела — выпивки у нее с собой нет, слава Богу.
Провела их обеих на кухню, поставила перед ними тарелки с едой и чашки с чаем, блюдце с печеньем, и поняла — лишняя я здесь. Для мамы я взрослая, на меня она давно влияния не имеет, мы отдалились. Я для нее лишь неприятное напоминание о том, как она всё просрала. И вызываю я у мамы не любовь и нежность, а лишь чувство вины, с которым она легко справляется с помощью выпивки. С Дианой у мамы не так, сестренка мало что понимает, не винит маму, не устраивает скандалы, как я. Диана принимает маму такой, какая она есть, и оттого сестренку легко любить. Вот мама и любит.
— Ты надолго?
— Гонишь меня?
— Нет. Просто скажи — надолго?
— Два часа я могу с Дианой провести?
— Можешь. Я… я выйду пока, — поставила её в известность. — Вас закрою на ключ.
— Думаешь, я собираюсь выкрасть Диану?
— Я тебе не доверяю, мам. Просто говорю: закрою вас, и отойду. И не давай Диане никаких обещаний, ладно? Что бросишь пить, что заберешь её и все будет хорошо. Я не хочу, чтобы она окончательно разочаровалась…
… как я. Я не договорила, но мама поняла меня. Не могу перестать колоть её словами, не могу быть добрее. И с ними сейчас оставаться не могу, иначе просто испорчу Диане встречу с мамой своим недовольством.
Я закрыла их на ключ, привалилась к двери снаружи, и… пошла к Руслану. Сейчас мне нужен только он, и никто больше.
РУСЛАН
Говорят, что утро вечера мудренее. Брехня. Утром можно встать не с той ноги, и продолжить ненавидеть весь мир. Моя причина ненависти к миру — недоверие. Вчера думал — утром остыну, и поговорю с Любой не как истеричка, а как взрослый мужик. Спокойно. Словами через рот.
Нихера. Понял, что пока способен лишь обвинять.
Затем выяснилось, что у Любы вдруг возникли «дела». Вроде и не обязана она мне отчитываться, но я насторожился еще сильнее. В психа с этой малолеткой превращаюсь. Ну ок, дела. Сам не понял, как вышел из подъезда, едва мы с Любой поговорили по телефону. Встал за Геликом соседа, закурил, и принялся ждать.
Дождался. Вышла моя краса, за ручку сестру держала. Ну а я за ними начал следить. И выследил. До салона красоты.
И опять же — это не преступление. Что может быть естественнее для девушки, чем поход в салон? Вот только интернет у меня в телефоне есть, на сайт салона я зашел, и даже цены посмотрел. Не для среднего класса этот салон. Цены лютые.
Ладно, я и это готов был схавать. Даже смеялся про себя, правду говорят про то, что мы готовы оправдывать тех, кого любим. Да, это не тупая похоть, а любовь. Не такое я ссыкло, чтобы не признать очевидное — полюбил я Любу, и давно. Пробил в салоне,
