А мы просто стоим.
– Не получилось… – Кир расстроен. Он не стал давить на газ и понял, что мне нужна помощь. Слабым ведь надо помогать, так?
– Я думал, в этот раз все должно получиться. Я же могу ехать быстро. Пробовал. На Феррари на нашем получилось до ста разогнаться. Штраф теперь, наверное, придет. – Говорю медленно.
Вокруг стоит тишина, и не хочется ее нарушать. Только где-то отдаленно слышу голоса и крики. Это с границы старта. Потом писк телефона. Кир нехотя смотрит на экран, выключает звук и садится рядом на обочине.
– Пробовал гнать к Миле, на Кайене. Тоже получилось, представляешь. А здесь, на трассе…
– Снова авария?
– Да. – Отпиваю последние пару глотков. Горечь еще чувствую, в носу щиплет, и мне кажется, я вижу столб дыма. Именно из-за него же слезятся глаза? – Какое-то наказание мое, что не спас друга.
– Тебя просто гложет чувство вины, Глеб!
– Бл*ть, ты не понимаешь, – прикрикиваю я, – Никто не понимает! Это я виноват! Я его не вытащил! Мог! Я мог! Но просто смотрел на этот дьявольский огонь. Я поменялся с ним тачками! Я провоцировал его! Я!Я!Я! – Снова кричу. Надрывно. Душа рвется. Моя рваная, никому не нужная, искалеченная. Ей плохо, мне плохо. И давит сверху могильная плита. Тяжелая и, сука, холодная. И ее не скинуть, не сдвинуть.
Кир не смотрит на меня, уставился под ноги, а взгляд бегает.
– Тогда я тоже же мог помочь. Мы были вдвоем там, помнишь?
– Ты приехал поздно.
– Нет, Глеб. Просто я понимал, что мы с тобой сделать ничего не могли.
Небо над нами совсем уже темное, даже вижу звезды. Вдали от города все видится по-другому. Я снова погрузился в какую-то дыру. Снова апатия. И ощущение полной никчемности, что даже страшно рассказать кому-то, поделиться.
Кир помогает мне подняться. А я даже не могу посмотреть в глаза. Таким слабым я сейчас себя чувствую.
Кое-как доезжаю до линии старта. Вопросов никто не задает. Кощин просто провожает меня взглядом.
– Ты знаешь, я думал почему-то, что в этот раз все получится, – Кир говорит себе под нос.
– Я тоже. Не вышло…
– Ты сейчас куда?
– Да х*р знает.
К Рите не хочу. Домой теперь вообще не хочется. А куда мне еще податься? Мила…
Нет.
Ту ночь я провел в отеле. И первый раз в своей жизни мне захотелось рассказать всю историю от и до. И чтобы кто-то помог вытащить из меня этот клубок из воспоминаний, пропитанных нескончаемым чувством вины, с привкусом боли и сожаления.
Мила.
Весь полет Глеб молчал. Он смотрел в иллюминатор, подперев рукой подбородок. В глазах печаль, а на лице так и не заиграла обворожительная улыбка.
Чувствую себя неуютно, когда рядом со мной такой Глеб. Мне хочется помочь ему, разрешить его проблему, да, в конце концов, просто узнать, что с ним случилось за прошедшие сутки, что мы не виделись.
Весь полет занял около трех часов. И все это время я либо смотрела перед собой, придумывая теории, почему Глеб стал таким закрытым, либо включала музыку, слушала в наушниках и изредка косилась в его сторону.
В Дубровнике уже лето. Не только по календарю. Здесь царит жаркая погода.
Воздух пропитан соленой Адриатикой, немного сладостью, какой-то цветок, и лимонная горчинка. Говорят, что соединяя эти вкусы на тарелке, наши языковые рецепторы испытывают небывалое наслаждение. Все повара мира стремятся воплотить это в своих шедеврах. В нашем случае, не хватает только остринки.
Глеб идет рука об руку со мной, иногда наши пальцы и костяшки сталкиваются. Но он так и не решается взять мою руку в свою.
– Что с тобой происходит, Глеб? – я останавливаю его по пути к такси. Тучный мужчина в форме водителя и с табличкой стоит и ждет своих пассажиров – нас.
– Со мной все в порядке, балеринка.
– Нет, не все. Тебя будто подменили.
Преграждаю ему путь и получаю недовольный вздох. Раньше мне нравился его такой бунт, сейчас же раздражает и нервирует.
– Либо ты говоришь, что случилось, либо я сейчас разворачиваюсь и лечу обратно. Я с такой миной, – обвожу я в воздухе его лицо, – не собираюсь гулять и отдыхать. Услышал меня, Навицкий?
Глеб улыбнулся и закусил нижнюю губу, словно сдерживает не только более очаровательную улыбку, а смех. Мое недовольство растет. Ему что, так сложно объясниться?
Подхожу и обнимаю его, жмусь, вдыхаю аромат сандала, его не перебьет ни море, ни цветы, ни лимонная цедра. А на кончике языка я чувствую черный перец. Вот она остринка, что завершит наш шедевр.
Мои руки обхватывают его за пояс, а голова на груди. Я слышу стук сердца. Еще немного, и он синхронизируется с моим.
Глеб осторожно кладет свои руки мне на плечи, потом убирает прядь за ухо и уголки его губ еще раз взметаются вверх.
– Просто неудачный тогда был вечер.
– Что-то произошло?
– Можно сказать и так.
– Что, Глеб?
– Давай так… сейчас мы с тобой едем в отель, прогуливаемся, а потом садимся и обсуждаем, если ты еще захочешь?
Отель Глеб выбрал в самом центре. Из окон можно любоваться старым городом. Красные крыши домов словно вышли из сказки. Того и гляди откроется маленькое окошко на чердаке, и оттуда выглянет маленький мальчик. Или девочка. Она расскажет нам свою историю, а мы будем слушать ее с открытыми ртами и переживать за героев.
Мы идем вдоль узких улочек и рассматриваем каждый камушек. Он хранит в себе столько историй! За каждым поворотом скрывается либо небольшой ресторанчик со средиземноморской кухней, либо маленький магазинчик. Там можно купить мешочек с лавандой.
Помнится, после свадьбы родители планировали нам путешествие. Банальные Мальдивы. Тогда мы не поехали.
А сейчас я чувствую, что вот оно наше путешествие. Не лазурная и прозрачная гладь океана, а такой небольшой городок. Солнце пригревает, а легкий бриз развевает мои волосы. Их хочется собрать в хвост, а лучше сделать пучок, чтобы пряди не мешали. Но Глеб с такой нежностью поправляет выбивающиеся прядки, что просто не могу лишить его этого.
– Этот город чем-то напоминает Италию, – мы спускается по длинным ступеням, а впереди открывается вид на гавань. Она небольшая. И яхты там не такие, какие можно увидеть в Монако или на Канарских островах. Это лодочки, небольшие судна, на которых можно выйти недалеко в море. Двоем.
– Это неудивительно. Отсюда стартуют теплоходы до итальянского города Бари.
– Здорово. Я бы хотела так отправиться в Италию, – умоляюще смотрю на
