В Таллине он и вправду почувствовал себя лучше. Несколько раз набирал номер Татьяны, но, когда оставалось набрать последнюю цифру, отключал телефон. Боялся услышать ее равнодушный голос. Боялся услышать от нее те слова, которые заслуживал: «Не звони мне больше. Никогда».
Елена проводила все время с той женщиной – подругой детства. Они вместе разбирали бумаги, смотрели пленки домашней съемки, разглядывали фотографии, вспоминали родителей и себя в детстве.
Артем был предоставлен самому себе, и от этого ему тоже было хорошо. Он бродил по городу, сидел в кафе, заходил в музеи… Почему-то именно там, в музеях, на него накатывали воспоминания о Татьяне, перед глазами вместо картин и скульптур мелькали сценки, вырытые из памяти. Как она пила кофе, как непроизвольно вытирала салфеткой каплю на столе, как менялись ее глаза в зависимости от освещения. Оказалось, что воспоминаний было не так много, не столько, сколько ему хотелось бы. В голове застряли случайно оброненные фразы, ее тон и то, как она прикусывала губу. А самого главного он вспомнить, воссоздать в памяти не мог – не помнил, когда они перешли на «ты», как она впервые сказала «люблю». Он совершенно не помнил ее дочь, и каждая встречающаяся на улице маленькая девочка казалась ему похожей на Мусю. В какой-то момент ему показалось, что он стал забывать и Татьяну, и от этого стало совсем плохо. Именно в музее, разглядывая очередной кувшин, Артем решил позвонить ей сразу же, как только вернется в Москву. Все объяснить, валяться в ногах и просить прощения. За все сразу. Он чувствовал, был уверен, что сможет ее вернуть, сможет заново в себя влюбить, она все поймет и простит. Он уговаривал себя, что она не могла его забыть так быстро, не разлюбила окончательно, что у него есть шанс.
Через несколько дней Артем почувствовал дикую усталость, тяжесть. Он лежал в номере. Ему было совсем плохо, но он все еще надеялся, что причина недомогания – ужин в ресторане и общая усталость от беготни по городу с утра до вечера. Грудь болела, поднялась температура. Ему хотелось одного – позвонить Татьяне и услышать ее голос. Хотя бы холодное «алле». Еще больше ему хотелось немедленно оказаться с ней рядом, обнять и вновь почувствовать ее запах. Хотелось положить голову ей на грудь и не двигаться. А она бы гладила его по волосам и качала. Этот ее жест его всегда завораживал – видимо, она так качала Мусю и по-другому просто не умела.
– Тебе плохо, что ли? – заметила Елена. Все эти дни она была погружена в собственные воспоминания. Что-то рассказывала ему про свое детство, про родителей, но он не слушал.
– Да, нехорошо, – ответил он.
– Мне остаться с тобой?
Артем видел, что Елена совершенно не собиралась оставаться – подруга детства ждала ее с новой коробкой семейного архива и обедом.
– Нет, иди.
– Если что, звони, хорошо?
Елена ушла. Он лежал и смотрел на тумбочку, где лежал ее мобильный телефон – забыла. Не вспомнила и не вернулась.
Никогда в жизни ему не было так страшно, как в тот день. Он понимал, что ему становится все хуже и боль уже совершенно нестерпима. Артем даже не мог дотянуться до телефона. Лежал один в гостиничном номере и умирал. И никого не было рядом. И позвать на помощь он не мог.
– Эй, кто-нибудь, – пытался закричать он, но крика не получилось.
Через боль он пытался встать и подойти к телефону. Куда звонить, не знал – справочник с номерами экстренных служб лежал на диване. Между столом и диваном он потерял сознание. Когда очнулся, решил доползти до двери и открыть – кто-нибудь из горничных будет проходить по коридору и увидит, позовет на помощь. Ему совсем не хотелось умирать. Только не так, не здесь.
В следующий раз он очнулся от яркого света лампы и раздраженно подумал, что Елена могла бы выключить свет, видя, что он спит, что ему плохо. Он повернул голову, пытаясь скрыться от этого света, но ничего не получалось. Потом до него дошло, что он лежит, но не в кровати в гостиничном номере, а куда-то едет. Рядом были люди. Какой-то мужчина задавал ему вопросы, наклонившись слишком близко к его лицу. Артем опять помотал головой, уворачиваясь и от света, и от мужчины – ему всегда были неприятны люди, которые подходили слишком близко. Но мужчина не отставал и все время что-то спрашивал. Артем не мог понять ни слова. Еще через мгновение до него дошло, что мужчина говорит по-английски.
– У меня сердце, – сказал ему Артем по-русски, – я умираю. От любви. Я ее потерял. Понимаете? И теперь умираю. Я без нее не могу дышать. И сердце не бьется. Мне больно. Очень.
Мужчина хлопал его по руке и постоянно говорил про живот.
– Нет, не живот, – продолжал говорить по-русски Артем. – Сердце. Сердце. Оно не бьется. Живот не болит. Грудь болит.
– О’кей, – сказал мужчина.
– О’кей, – повторил Артем и отключился.
* * *
Ему все-таки удалось доползти до двери, встать и открыть ее. По коридору, как он и рассчитывал, проходила горничная, которая везла тележку с полотенцами, туалетной бумагой и одноразовыми флакончиками с шампунями. Артем упал прямо на эту тележку, до смерти напугав горничную. Врачи приехали быстро. Быстро поставили диагноз – перитонит и увезли на операцию. Быстро прооперировали.
Артем лежал в палате и смотрел, как по стеклу стекают капли дождя. В голове появилась еще одна забытая картинка – Татьяна стояла у окна, водила по стеклу пальцем, повторяя след капли, и плакала.
– Почему ты плачешь? – спросил он.
– Я с тобой могу или плакать, или смеяться. Или и то, и другое одновременно. Ровного настроения не бывает. Я с тобой все время в истерике.
В тот момент ему хотелось, чтобы она продолжала вот так стоять и плакать – она была совсем другая, очень красивая.
Она вообще очень менялась в зависимости от погоды, одежды и обстановки. Как хамелеон, моментально меняла голос, интонации, манеру поведения. Артем всегда оставался сам собой, а она мимикрировала мгновенно, подлаживаясь под него, под ситуацию. Она могла выглядеть совсем как невинная девчонка, а могла быть жесткой и холодной, как взрослая женщина. В Москве выглядела столичной жительницей, а там, на море, с ярко накрашенными губами, могла сойти за жену хозяина гостиницы, никогда не выезжавшую за пределы городка.
Артем улыбался своим воспоминаниям. Поэтому вздрогнул, когда услышал вопрос Елены, которая вошла в палату и села на стул:
– Ты как?
– Нормально, – ответил он.
– Ты меня напугал.
– Я сам себя напугал. Как твои дела?
– Хорошо.
Они молчали. Говорить было не о чем. Им давно не о чем было говорить.
– Мне надо возвращаться в Москву, – проговорила наконец Елена. – С работы звонили.
– Хорошо, – отозвался он.
