Хомер открыл дверь, пропустил Изабел.
— Не вызывай лифта, — сказал он. — Спускайся по лестнице.
И дружески ей улыбнулся. Я занимала так мало места в его жизни, подумала Изабел, а он играл такую большую роль в моей. Он слушал голос разума, я — сердца.
До холла было тридцать ступенек. Стоя на площадке, Изабел сосчитала их. По одной на каждый год ее жизни.
Она думала, ей будет страшно, но оказалось — нет. Она пощупала пульс, он был ровный, чуть учащенный, но не сильно.
Двенадцать шагов вниз. Моя жизнь в Европе; все позади. Жизнь, в которой был десяток любовников, ребенок, пусть внебрачный, муж, пусть она в нем обманулась. Ложная жизнь.
Изабел приостановилась, все в ней бунтовало. Почему это аксиома? Почему я должна признать аксиомой, что жизнь ребенка важней жизни матери? Что молодой, свежий побег ценней, чем кривая, надломанная ветвь. У меня могло быть еще шестеро детей. Если бы они уже существовали, я бы не так безропотно шла на закланье. Моя ответственность перед ними могла бы перевесить мой долг по отношению к Джейсону.
Еще восемь ступенек, и ей уже пятнадцать; мысль о смерти от собственных рук — последнее, что могло бы тогда прийти ей в голову.
Изабел села на ступеньку. Она думала о Джейсоне, его маленьких руках и ногах, сияющих глазах, медленной улыбке; провидела его возмужание.
Будь он девочкой, подумала она, я бы этого не сделала. Я относилась бы к ней более практично, менее благоговейно. Я видела бы в дочери собственный отросток. Я не проявила бы такой готовности принести себя в жертву. Еще пять ступенек вниз. Последние ступени, последние глотки жизни. Но что такое бытие, в конце концов? Дух? Сознание?
Раздался чей-то голос: «Мамочка!» Изабел знала: это голос ее самой. Остальные дети звали матерей «мама» или «ма», только деликатные выходцы из Англии называли мать «мамочка».
Ради этого ты посвящаешь детям свою жизнь, жертвуешь собой?
Эта мысль вызвала у Изабел своего рода гордость. Еще несколько ступенек, и она уже в холле; это привело ее в замешательство: она никак не ожидала, что зайдет так далеко.
Что теперь?
Они пошлют грузовик, или ей надо самой его выбрать? Откуда ей знать, что смерть будет быстрой? Можно ли им доверять? Похоже, они и убить ее без ее же помощи не могут. Она полагала, уж это они возьмут на себя. Не на дороге, так в карете «скорой помощи», в больнице, куда ее потом привезут.
Швейцар, стоящий у входа, улыбнулся ей. Она кивнула и улыбнулась в ответ. Шаг навстречу. Надо, чтобы все видели: она умерла счастливой.
Джейсон сидел к ней спиной. Они передвинули его стул, чтобы он не увидел того, что мог бы увидеть. Изабел была этому рада.
Она задержалась на миг, прежде чем ступить на мостовую, старательно глядя направо, в то время, как слева на нее надвигалась стена машин.
И увидела Джейсона на противоположной стороне, яростно махавшего ей рукой. Лицо его было в слезах. Он что-то ей кричал. Она не расслышала, что, она перепугалась, как бы, невзирая на машины, он не побежал через улицу к ней. Так много детей погибало, погнавшись за мячом или увидев на другой стороне друзей, в спешке и волнении позабыв осторожность. Но Джейсон прошел хорошую выучку: он прыгал на краю тротуара.
— Осторожнее, леди, — сказал швейцар, придерживая ее, пока машины не прошли. — Теперь можете идти, — он подтолкнул ее вперед. Изабел пересекла улицу без всяких происшествий. Джейсон, негодующий, обиженный, с ревом подбежал к ней и уткнулся лицом ей в платье.
— Я не могу заплатить. Они ушли и не заплатили. А у меня нет денег.
Изабел зашла с ним в кафе. Пит и Джо исчезли. Она заказала сыну еще один молочный коктейль.
— Это третий, — укоризненно сказала официантка. У нее были черные волосы с зелеными прослойками и бледное лицо. — Я уже хотела позвать полицию. Не могла понять, как этот славный мальчуган оказался вместе с такими людьми. Но тут появились вы.
— Это друзья его отца, — объяснила Изабел, — вот и все.
Официантка подняла к небу глаза, словно хотела сказать: «Хорошенький отец».
— Почему они ушли? — спросила Изабел Джейсона.
— Просто встали и ушли, — сказал Джейсон. — Они как будто рассердились на что-то. Только не на меня.
— Какая ужасная история с Дэнди Айвелом, — сказала официантка, принеся Изабел кофе.
— Что с ним?
— Умер, — сказала официантка. — Удар. Я всегда думала, уж больно у него красное лицо, но, возможно, все дело в моем телевизоре. Все равно, умереть таким молодым! Бедняга. А может, он был наркоман? Все они наркоманы там, за океаном. Вспомните Элвиса Пресли.
— Как вы думаете, эти люди потому и ушли? — спросила Изабел. — Потому что услышали об этом по радио?
— Скорее всего, — сказала официантка. — Я так и подумала. Они посмотрели друг на друга, встали и вышли. Бросили малыша одного, он так расстроился. Мне кажется, вам не следовало бы отпускать его с ними. Разумеется, это не мое дело.
— Я бы выпила еще кофе, — сказала Изабел.
Ее трясло, но она существовала в реальной жизни. На ногтях у нее облез лак. Она скоро этим займется. Она, которая почти что превратилась в ничто, снова была чем-то.
Из здания напротив вышли Хомер и доктор Грегори и пошли по тротуару спокойно, молча. К ним пристроились сзади Джо и Пит. Вот они завернули за угол, скрылись из глаз, ушли из ее жизни. Вряд ли она снова увидит хоть одного из них. Они займутся другими делами, будут создавать новых «царей», спасать старый мир иным путем. Дэнди никогда не придет к власти. Джейсон спасен. Сын без отца, как множество других детей.
Бедный Дэнди! Мертв. Сыграл в ящик. Воспоминания о нем увяли, превратились в труху, потеряли значение. Реальным, и теперь, и раньше, был только Джейсон.
Изабел повела Джейсона в кино посмотреть Бака Роджерса. Джейсон называл кино «большой телик». Изабел вспомнила, что в детстве воспринимала телевизор как маленькое кино. Мир меняется, подумала она. Изабел проспала почти весь фильм: глубоким, целительным, крепким сном.
Когда они вернулись на Уинкастер-роу, Хомер уже ушел, забрав часть — благопристойную часть — одежды и туфли для бега трусцой. Он успел также взять у почтальона небольшую посылку и оставил ее в холле на столе. Посылка была от ее матери из Австралии Джейсону. Мать послала ее курьерской почтой. В ящике лежал маленький медведик-коала с настоящим мехом. Была также записка для Изабел. «Пора мальчику вспомнить, откуда он родом, — писала мать. — Почему бы тебе не привезти его сюда на каникулы? Я помогу с билетами, если ты не едешь из-за денег. Я продала дом за хорошую цену, говорят, он имеет исторический интерес. Живу теперь в Сиднее, в квартире с видом на гавань».
