Патриция, стараясь не шуметь, встала и отошла от кровати. Улыбаясь, она подобрала с пола два шелковых шнура и подошла к окну. Раздвинула шторы и вновь прикрепила к ним шнуры.
Издалека вновь раздался звук, разбудивший ее пару минут ранее, – это был колокольный звон. Она вспомнила, как отец читал ей стихи: «Слышишь к свадьбе звон святой, золотой! Сколько нежного блаженства в этой песне молодой!»[1]
Со вздохом, она отвернулась от окна и посмотрела на постель. Мигель лежал, уставившись в потолок.
– Мигель, послушай!
– Чертовы соборные колокола, – пробормотал он. Патриция рассмеялась.
– Что тут смешного? – спросил он.
– Ты смешной!
И она бросилась на постель, упала на Мигеля, принялась страстно целовать его в губы.
Когда она отпустила его, он с трудом выдохнул:
– Еще раз так сделаешь – и воскресенье пиши-пропало. Бедный Ультимато меня сегодня так и не дождется.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты туда ехал.
– Поехали вместе.
– Нет, не надо… Я там слишком разволнуюсь.
– Это я понимаю. Причем переживать ты будешь не за меня, а за быка.
– Но ведь и правда… Дело кончится кровью, не так ли?
– Патриция, когда мы тренируемся, на быка всегда надевают защитный панцирь. И даже на подлинной корриде мы быков не убиваем. Португалия – это тебе не Испания. Мне бы хотелось, чтобы ты когда-нибудь посмотрела на меня во время боя быков.
– Хорошо, но только не сегодня.
– Ладно, но поработать мне все равно придется. Решительным жестом он откинул простыни, и кошка с собакой кубарем полетели с постели. Мигель сел на край кровати, взял протез, прикрепил его.
– Я многим обязан твоему бывшему возлюбленному, – бросил он через плечо.
– Чем же это?
– Вот этим.
Он постучал себя по протезу.
– Ах да, припоминаю, он дал тебе какую-то брошюру.
– Знаешь, я возненавидел его с первого взгляда. Он сразу показался мне жалкой пародией на мать Терезу. Но, главное, я ревновал тебя к нему. – Мигель наклонился и поцеловал ее в щеку. – А теперь он мне кажется великим врачевателем. Тебе, наверное, неизвестно, что он позвонил в Сиэтл и все для меня организовал. Когда-нибудь я надеюсь отблагодарить его за это… – Он прошел в ванную и на мгновение выглянул уже оттуда. – И за то, что ваша помолвка не состоялась.
Патриция раскинулась на постели, чувствуя себя на вершине блаженства. Она находилась в Лиссабоне, с человеком, которого любила. И Мигель во всех отношениях превосходил Тома. Она никогда не забудет его слова о «простом человеческом участии».
Она встала, накинула халат и прислонилась к двери, ведущей в ванную, наблюдая за тем, как бреется Мигель.
– Знаешь, Том причинил мне истинное страдание, но сейчас это уже не имеет никакого значения. Более того, я ему благодарна за все.
– Правда?
– Правда. И я дам деньги на его больницу. У меня появятся деньги, когда я продам компанию.
– Что такое?
Мигель отложил бритву в сторону.
– Я продаю свою часть акций финансово-промышленной группы Стоунхэм.
– А с какой стати?
– Ах, Мигель, у нас есть предприятие в Ногалесе – это такой ужас! Мне просто стыдно.
И она описала ему увиденное в Мексике. Мигель внимательно выслушал ее.
– Я не могу принимать в этом участие, – так закончила она свой рассказ.
– Но разве продажа компании поможет решить проблему?
– У меня нет власти, чтобы решить проблему, поэтому я просто отступаюсь.
Пока Мигель вытирал лицо полотенцем, Патриции не было видно выражение его лица. Он прошел в комнату и начал одеваться.
– И все же есть какой-то другой выход – и ты сумеешь его найти. Я знаю это, потому что знаю тебя, Патриция.
– Но я просто ничего не могу поделать, – с обиженным упрямством повторила она.
– Ничего не можешь? Что ж, не исключено, что ты права.
Он продолжал заниматься собственным туалетом.
Патриция закусила губу. Он вообще ничего не понял, но у нее недоставало слов, чтобы втолковать ему. Она увидела, что он уже устремился к выходу. Открыв дверь, он вновь обернулся к ней. На губах у него была вялая улыбка.
– Послушай, Патриция, люди почти столь же достойны любви, как и животные.
И этот полуупрек был подчеркнут грохотом захлопнувшейся двери.
Переодеваясь для занятий конным спортом, она никак не могла стряхнуть с себя чувство стыда, постепенно разливавшееся по всему телу. Мигель словно высветил лучом прожектора темную сторону ее души – ее главную слабину, ту самую главную слабину, которую она в себе просто ненавидела.
Надев жакет, Патриция стремительно выбежала из комнаты. Она торопилась найти утешение там, где всегда его находила, – на конюшне. По полу резко застучали каблучки ее сапог для верховой езды.
– Кто тут грохочет?
О Господи, она разбудила Пауло.
– Извините, что потревожила вас, – крикнула она из коридора. – Я нечаянно подняла такой шум.
– Зайди ко мне!
Это прозвучало приказом.
Она приоткрыла дверь в его спальню и обнаружила, что Пауло сидит в постели.
– Идешь кататься?
– Да… Извините, что разбудила вас.
– Это не ты меня разбудила, а проклятые колокола. Но почему ты помчалась с такой прытью?
– Да нет, что вы… это не совсем так.
Угрюмое выражение на его суровом лице несколько смягчилось.
– Ладно, зайди посиди со мной.
И он похлопал по постели.
Она послушалась.
– А ты не пойдешь полюбоваться на великого матадора?
– Нет, я решила остаться дома.
– Ага, поэтому ты так и нервничаешь. Что ж, я в состоянии такое понять. Мне все это тоже не нравится. Мне кажется, мой сын попусту растрачивает отпущенный ему талант на бессмысленную и жестокую забаву.
Она не знала, что на это ответить.
– Бой быков разлучил нас с сыном – мы наговорили друг другу по этому поводу много жестоких слов. Не повтори моей ошибки. Научись принимать и то, что тебе совсем не по вкусу. Вот так-то, Патриция.
– Надеюсь, что и Мигель научится принимать во мне то, что не придется ему по вкусу, – мягко сказала Патриция.
– Наверняка. Когда любишь, это получается само собой.
За эти слова одобрения и поддержки она почувствовала к Пауло такую благодарность, что едва не расцеловала его в обе щеки.
Заметив ее состояние, Пауло взял Патрицию за руку и мягко погладил ее.
– Знаешь ли, Патриция, мой сын – человек не совсем обычный.
– Да, я знаю это.
– А понимаешь ли ты, что он рассматривает фору, которую вынужден принимать от людей, как своего рода дар Божий.
– Дар Божий? Он говорил вам об этом?
– Ах нет, он никогда ничего мне не говорит. Большую часть того, что я знаю, рассказал мне Эмилио, а ведь Эмилио мне всего не рассказывает. Он сообщает только о том, что мне, по его мнению, следует знать. – Пауло улыбнулся. – И то, что мне, на его взгляд, приятно услышать. Он мне не сын, поэтому мы с ним можем разговаривать свободно. А интересно, есть ли такие отцы и сыновья, которые искренни и откровенны друг с другом?
