– Филлип, я не знаю… – начала было Белинда, но фраза так и осталась незаконченной.
– Знаешь, знаешь. Ты всегда это знала, – донесся до нее его ответ.
Раньше она этого не знала, зато знала сейчас. В этот момент Белинда поняла, что смотрит в глаза незнакомого прохожего. Зрачки его сделались маленькими, как острие ножа, холодными и пронзительными, и смотрели они на нее в упор. Теперь уже ничто в Филлипе не казалось ей знакомым. Кокон лопнул, но появилась из него не бабочка, а что-то непонятное. Мутант. Куда-то пропала прежняя игра в разговоры и признания со слезами на глазах. Твердыми губами он впивался в ее рот, лишая возможности дышать. Пальцы одной руки царапали шею, другая рука уже раздвигала бедра, и вдруг он оказался поверх ее тела. Помимо воли Белинда удивилась его неожиданной тяжести. Ей не хватало воздуха – его выталкивали, высасывали из нее. Так, по крайней мере, Белинде казалось. Вращение замедлило свой головокружительный бег.
– Остановись. – Она едва нашла в себе силы сказать это.
Филлип отвел голову в сторону – чуть-чуть, ровно настолько, чтобы иметь возможность шевелить губами.
– Ты собираешься спорить со мной, Белинда? Бунтовать? Ты же говорила, что последуешь за мной.
– Но…
– Разве не так? – Голос его поднялся, отдаваясь болью в ее ушах. – Разве не говорил я тебе, что путь не всегда будет таким легким? Что ты должна делать все, что я от тебя захочу? И не ты ли ответила согласием?
Она кивнула. На большее она была и не способна – голос куда-то пропал.
– Предателей наказывают, Белинда, – тебе следует знать и об этом.
Резко отклонившись назад, он влепил Белинде пощечину. Губы ее раскрылись, показалась кровь. Она глотала ее, пытаясь сосредоточиться на заполнившем рот солоноватом вкусе, на нереальности всего происходящего – на чем угодно, лишь бы не отдавать себе отчета в том, что имеет место на самом деле. С какой нежностью он касался ее лица всего несколько мгновений назад – с нежностью человека, который любит. Не за это ли ее наказывают? За мысли? Какими бы мимолетными они ни были, он, видимо, прочитал их. Потому что в короткое это мгновение она забыла о том, что должна быть его ученицей, она вдруг почувствовала себя любимой – вот за это он уже никогда не будет с ней таким нежным.
Он грубо, через голову потянул с нее платье. В течение нескольких секунд Белинда ощущала себя в безопасности, пока вокруг нее тяжелыми складками струилась темно-зеленая ткань. Если бы только время в тот момент остановилось. В горле стоял соленый привкус от крови и слез, и, когда он потянул ее с кушетки на пол, схватив за запястья, от резкого этого движения по щеке поползла розоватая жидкость.
Крепко ухватив Белинду за кисти, Филлип потащил ее по полу в спальню.
– Я отучу тебя от неповиновения.
Когда он снял свой пиджак? После того как уже взгромоздился на нее? Для Белинды время прекратило свой бег. Секунды отказывались складываться в минуты. Все смешалось: одна минута тянулась не дольше вспышки, другая своей бесконечностью вызывала тошноту.
Она видела лежащий на кровати – там, куда она его бросила, – свой купальный халат. Ей хотелось завернуться в него, зарыться в постель, как после тяжелого, дурного сна. Ей хотелось, чтобы все это и на самом деле оказалось всего лишь дурным сном. Но пояс от халата, затянутый вокруг ее кистей, был слишком реален, и лицо, которое она видела над собой, тоже явилось не из сна. Филлип – разум ее старался убежать от звуков, составлявших его имя.
– Заткнись!
Но Белинда даже не отдавала себе отчета в том, что производит какой-то шум. Может, она плакала – она чувствовала что-то соленое, наверное, это слезы. Белинда попыталась проследить за собой, не издавать никаких звуков, только слышать их. Вот порывы ветра за окном. Приближалась гроза – к утру, как и обещал прогноз. Но ветер шумел всего лишь мгновение, до тех пор, пока Филлип вновь не ударил ее по лицу, под глаз. Хотя, весьма вероятно, ветер и продолжал завывать; скорее, это ее чувства разом вдруг замерзли, застыли. Белинда ничего не видела, не слышала, не ощущала.
Спас ее разум, который всегда приходит на помощь, когда ужас становится нестерпимым. Он сжался в комок, стал с горошину – исчез, не совсем, но достаточно для того, чтобы сознание фиксировало лишь отдельные образы, отдельные звуки и вспышки боли – опуская целое куда-то в недостижимые свои глубины. Однако в этих же глубинах накапливался и опыт всего пережитого. Позволь она ему прорваться наружу – и он похоронит ее под собой, подобно лавине.
Ей становилось все тяжелее. Насилие никак не выпускало Белинду из своих когтей, душа ее разрывалась от немого крика. Она знала, что обуявший ее ужас уже не оставит спокойных и безмятежных дней, будет преследовать, как тень, которая исчезает, как только обращаешь к ней свое лицо. Белинда сознавала, что такое сравнение неточно, но другого она дать не могла.
Возможно, с течением времени все станет лишь частью ее жизни, ее существования и – если очень повезет – частью ее мудрости. Но все это в будущем, если только оно у нее есть. Сейчас же ей не остается ничего иного, как вновь и вновь возвращаться к тем нескольким часам – до тех пор, пока каждая деталь не встанет на свое место, пока в памяти не останется ничего такого, что внезапным прыжком сможет снова вернуть ее на грань безумия.
Никогда в жизни Белинда не испытывала такого страха. Как будто жизнь в кадре фильма внезапно, с размаху, взяла и остановилась. Ее жизнь. Разум заклинило, память перебирала одно и то же.
Вот оно. Звук расстегиваемой молнии на брюках. Блеск граней флакона духов на тумбочке. Вой автомобильной сирены где-то вдалеке. Тяжесть его тела, когда он, навалившись, вломился в нее – к удивлению своему, Белинда не помнила, испытывала ли она боль. Боль ушла куда-то вглубь. Она ощущалась в желудке и оттуда поднималась к голове. Его пальцы вцепились ей в волосы, но и это коснулось только края сознания. Белинде казалось, что тело ее разделилось, раздвоилось, – ты можешь терзать одну половину, но над другой ты не властен.
И это помогло. Слезы кончились, сердце успокоилось. Он мог делать все, что хотел, но лишь с частью ее. Ноги и половина тела – больше у него ничего не было.
И еще один образ, последний, живший где-то в закоулках ее души, спала она или бодрствовала: отвалившись от нее, он поднялся, натянул брюки, освободил от пут кисти ее рук и на мгновение замер, потом выпрямился и улыбнулся – жестокой, холодной улыбкой, отнявшей у нее все силы, лишившей воли ее мышцы, не давшей возможности пошевелиться даже после того, как он вышел и звук удалявшегося автомобиля растворился в тишине.
Дождь пошел с такой силой, что капли по стеклу уже не стучали – просто низвергались потоки воды. Пусть этот потоп продолжается даже сорок дней и ночей, подумала Белинда, строить ковчег будет кто-нибудь другой, я для этого слишком устала.
