На следующее утро Мадлен приблизилась к увольнению ближе, чем когда-либо. В десять часов она должна была забрать полдюжины изысканных облитых сахаром орхидей от знаменитой мадам Лапьер для званого обеда, который ее хозяева давали в тот вечер, но по пути домой она уронила и сломала их. Все ее попытки компенсировать их свежими орхидеями, даже с помощью мадам Блондо, потерпели провал.
– Mais qu'est-ce qui s'est passe?[61] – мадам Люссак, все еще ожидала объяснений Мадлен по поводу ее вчерашнего отсутствия. Но теперь ее ждал новый неприятный сюрприз, и она в ужасе взирала на уже совсем поникшие цветы. – Что ты наделала?
– Я уронила коробки на мостовую, мадам, – сказала Мадлен, ее глаза были виновато опущены. – Я надеялась… может, свежие смогут их заменить, но…
– Так почему же ты не попросила саму мадам Лапьер заменить их живыми?
– Она всегда так занята – да и потом, мадам, я подумала, что будет уже поздно…
– Я позвоню ей прямо сейчас, – мадам Люссак была в расстроенных чувствах. Она быстро нашла номер в своей записной книжке, подошла к телефону и начала говорить. А затем она посмотрела на Мадлен. – Вообще-то я наконец хочу узнать, что это такое за важное дело, о котором ты даже не могла говорить по телефону. Поговорим об этом позже.
– Конечно, мадам.
Несмотря на все свои старания, Мадлен была все также абсолютно не способна врать. Оказавшись лицом к лицу с хозяйкой – после того, как срочно организованный заказ был выполнен кудесницей мадам Лапьер, она выдала чистую и неприукрашенную правду.
– Я была так счастлива видеть его снова, мадам – я просто пошла с ним.
– Забыв о своих обязанностях.
– Боюсь, что так.
– И ты, конечно, очень сожалеешь?
– Конечно, мадам, хотя…
– Хотя? – брови мадам Люссак опасно приподнялись.
Мадлен решила все же продолжать.
– Хотя это было так чудесно, мадам. Мне только очень жаль, что я так расстроила вас и мсье Люссака. Вы заслуживаете гораздо лучшего с моей стороны.
– В самом деле. Это верно.
Мадлен ждала, когда на нее опустится карающий меч, но так и не дождалась. То же самое непонятное, хранящее Мадлен чувство, столько раз не дававшее Габриэль Люссак уволить девушку, сработало и сегодня. Какой бы рассерженной она ни была, почему-то ее гнев испарялся. Вот и сейчас… Если она вышвырнет Мадлен Габриэл на улицу из-за этого идиотского романтического дурмана, которым набита ее голова, один Бог знает, какая судьба постигнет ее.
Прошла целая неделя без весточки от Антуана. У Мадлен все валилось из рук, и она словно грезила наяву – то ей казалось, что он волшебным образом появится сейчас в квартире мадам Люссак или на улице, или в овощном рынке, но через минуту она уже чувствовала себя несчастной и покинутой, и холодела от ужаса, что никогда больше его не увидит.
Консьержка дома, рыжеволосая женщина с кислым, как лимон, выражением на лице, отдала Мадлен записку на восьмой день после того, как она рассталась с Антуаном.
«Ваш первый урок пения с мсье Гастоном Штрассером состоится в танцклассе на Римской улице в два часа дня в следующий понедельник. А.Б.»
И это было все – никакого упоминания о том, будет ли Антуан сам присутствовать на уроке или нет, ничего воодушевляющего, ни единого личного словечка. Мадлен в минутном порыве разочарования, боли и отчаяния, смяла записку в комок и отшвырнула. Но вскоре она уже сидела на коленях, расправляя бумагу, перечитывая записку в поисках скрытого смысла, изучая почерк – с отчетливым, легким наклоном вперед, – пытаясь понять его характер.
– Я получила записку, – сказала она Андрэ после обеда. Старшая из дочерей Люссаков зачастила в комнату Мадлен. Она доверяла ей те маленькие секреты отношений со своим парнем, Марком, которыми она не рискнула бы поделиться с матерью и которые не хотела открывать сестре.
– От него? – спросила Андрэ, и ее темные глаза вспыхнули любопытством. – Покажи.
– Это просто записка.
– Не любовное письмо?
– Конечно, нет. Он договорился об уроках музыки для меня – вот и все.
– Правда? Как романтично.
– В нем нет ни капельки романтики, Андрэ, – заверила Мадлен шестнадцатилетнюю подружку. – Он даже не подписался полным именем.
– Тогда покажи мне, – Андрэ взяла этот клочок записки, рассматривала ее пару минут, а потом поднесла к лицу, понюхала и закатила глаза.
– Что ты делаешь?
– Нюхаю – аромат.
– Это его одеколон.
– Мне он нравится, – глаза Андрэ были все еще закрыты. – А еще она пахнет специями и рыбой. Он, наверно, писал его на кухне.
– Ты все выдумываешь, Андрэ, – засмеялась Мадлен.
– Нет, не выдумываю. Подожди… – и она понюхала. – Сигареты «Житан».
– Теперь я точно знаю, что ты все это придумала, – Мадлен взяла у нее назад записку. – Между прочим, он курит «Голуаз».
– Мне нравится его почерк. – Андрэ была неуемна. – Честная и артистичная натура.
– Все-то ты знаешь.
– А почему бы и нет?
Мадлен пожала плечами.
– В любом случае, это не имеет никакого значения. Ясно, как день, что он договорился об уроках, чтоб избавиться от меня.
– Но Мадлен… Если это так – зачем ему вообще беспокоиться о тебе?
– Потому что обещал.
– Я же сказала тебе, что он – честный, – Андрэ с любопытством смотрела на Мадлен. – Могу побиться об заклад, он придет. А если нет – что ты тогда будешь делать?
– Ничего. Просто петь, – Мадлен вздохнула. – И даже это будет напрасной тратой времени мсье Штрассера, потому что я не смогу заплатить больше чем за один урок.
– Он придет, – уверенно заявила Андрэ. – Как же! Забудет он тебя… Ты слишком роскошна для него, чтоб о тебе забыть.
Мадлен засмеялась.
– Все до одного говорят – ты слишком красива, чтоб быть нашей горничной. Я знаю, Марк хотел приударить за тобой на той вечеринке – и только потому, что ты отогнала его, а я пригрозила переломать ему ноги, он вернулся ко мне.
Мадлен улыбнулась.
– Все-то ты знаешь. А ты уверена, что тебе всего шестнадцать?
– Шестнадцать двадцати стоят, мама говорит, – Андрэ сделала паузу. – Что ты наденешь на урок?
– Вообще-то, я еще не думала.
– Ты можешь надеть свое черное платье…
– Днем, на рю де Ром?
– Ты ведь будешь петь – ты должна выглядеть шикарно и торжественно.
– Мсье Штрассер – учитель, а не кинопродюсер, Андрэ. Я могу надеть хоть мешок – это не имеет никакого значения.
– Тогда надень свой лазурный пуловер – тот, который идет к твоим глазам.
– Антуан меня в нем уже видел.
– Ну и что? Это не имеет значения.
Мадлен отправилась в студию в следующий понедельник, надев кремовую шерстяную блузу (одолженную у Эстель) с бирюзовым шелковым шарфом (предложенным Андрэ), повязанным вокруг шеи, и черную шерстяную юбку с застежкой впереди на пуговицах (свою собственную). Она приехала на десять минут раньше и сильно дрожала.
