Секунда, другая… И она жалобно всхлипнула, хватаясь за живот. Я машинально перевёл на него взгляд и охренел. Вот просто охренел! Сколько там длится беременность? Девять месяцев? Так вот, тут были все пятнадцать! У Маринки! У. Твою мать. Маринки!
Задёргался, пытаясь порвать путы.
— Марин!
Что я хотел ей сказать? Да, бля-я-ять, откуда я знаю-то?! Я просто охренел!
— Мари-и-и-ин! — орал с заклеенным ртом, и рвался на свободу, но получалось лишь зверское «М-м-м-м-м!!!» и яростные потуги вырывающегося на волю Халка.
И Маринка выбралась из кровати и, пятясь от меня в каком-то ошалелом ужасе, сбежала. Где-то в темноте дома хлопнула дверь, кажется, входная.
Я продолжал рваться, и скотч на запястьях уже начал ощутимо поддаваться, растягиваясь, но заявился фриц и без лишних слов, даже не глядя на то, что я предусмотрительно прикинулся трупом, снова шарахнул меня шокером.
К той поре, как я в очередной раз очнулся — обнаружил себя уже лежащим на той самой панцирной кровати, крепко-накрепко примотанный к ней скотчем. Балаклавы на голове не было. Не было на мне и одежды, кроме нижнего белья. А в моей куртке теперь вообще расхаживал фриц.
Увидев, что я пришёл в себя, он навис надо мной. Поразглядывал, поухмылялся.
— Зря ты это затеял, господин Магницкий. Всё ведь почти наладилось — зачем снова рыть начал? Мог бы жить себе спокойно, и каждому досталось бы своё — тебе твоя железная империя, мне моя женщина. — Склонил голову ещё ниже: — Ты слышишь? Она моя!
Я попытался боднуть, но не дотянулся. От бессилия на глаза наползала кровавая пелена. Впрочем, когда эта пелена поползла ниже, раздражающе растекаясь по вискам и заползая в уши, до меня дошло, что это кровища из разбитой поленом головы. Гад усмехнулся:
— Я таких как ты хорошо знаю — есть деньги, есть власть, есть ощущение вседозволенности. Таким как тебе, нужно всё и сразу, и плевать на цену, да? Вот только ей было плохо с тобой, и мне на это не плевать! Я, в отличие от тебя, знаю, как сделать её счастливой! И сделаю. А ты, раз не захотел жить себе спокойно в своё удовольствие, сдохнешь. — Отошёл куда-то, завозился. — Но сдохнешь не сразу, я дам тебе насладиться моментом. Или вспомнить хоть какую-нибудь молитву — тут уж тебе решать, как повеселиться напоследок. А когда тебя найдут, всё будет выглядеть так, словно ты просто неудачно лёг поспать. — И, заботливо прикрыв меня одеялом, принялся махать рукой, словно кадилом.
То, что он разбрызгивает по комнате жидкость для розжига, я понял лишь когда мне на лицо меня упала пара тонких струек с характерным запахом. Вся жизнь тут же промелькнула перед глазами. Я замычал, забился что есть силы, но гад, не глядя больше на меня, пошёл прочь, продолжая брызгать теперь уже в смежных комнатах.
Конечно, бутылочка магазинной горючки для мангала — это не канистра бензина, вот только и избушку эту наверняка можно было бы подпалить с одной спички и вообще на сухую.
Хлопнула входная дверь, я замер, прислушиваясь… Нет-нет-нет! Не может этого быть! Неужели, Маринка пошла и на это? Быть этого не может! Не может! Да что, блядь, за…
И вдруг шум мотора с улицы. Надрывный, явно от тех стареньких жигулей, что стояли в сарае днём, он пару раз «чихнул», грозясь заглохнуть, но уже в следующий миг, рокоча и захлёбываясь, растворился вдали. А до меня откуда-то из недр опустевшей избушки доползли первые легкие струйки дыма.
*** *** ***
— Иди отсюда! — приказал Густав, едва я только отвязала его от стула. — Быстро!
И склонился над телом оглушённого мужчины, словно прикрывая собой от меня.
— Покажи мне его лицо, — заупрямилась я. — Густав, я должна его увидеть!
— Нет, ты НЕ должна! — заорал вдруг он и, схватив меня за локоть, поволок из комнаты. — Ты не должна его ни видеть, ни слышать, ни приближаться к нему, если не хочешь снова стать его… собачонкой! Ты не…
Не договорил, потому что мужчина застонал, приходя в себя, и попытался подняться на четвереньки.
— Иди! — хватая с кровати электрошокер, грубо пихнул меня Густав. — Отнеси сумку с вещами в машину! Быстро!
Через пару минут он и сам пришёл в сарай, где стояла машина. Обнял меня со спины, непривычно зажимая шею в сгибе локтя, зашептал на ухо:
— Ты должна мне верить, Марин. Я ради тебя всю свою жизнь перевернул. Всё отдал, всем рискнул. Ради тебя и нашего ребёнка. Ради нас, понимаешь?
Я осторожно кивнула. Было в его голосе и манерах что-то новое, что настораживало и даже пугало.
— Отлично. Тогда ещё раз прошу, не будь неблагодарной тварью. Я сильно расстроюсь, если ты меня предашь, ясно?
— Что?! Нет, ты не понял, Густав! Я не собираюсь тебя придавать, о чём ты! — вывернулась из захвата, обняла ещё щёки ладонями. — Как ты мог подумать такое? Я просто хотела увидеть его лицо, чтобы вспомнить хоть что-то о себе!
Он отодрал от себя мои руки.
— Я сказал — нельзя. Нельзя! Ты же мне веришь?
— Конечно!
— Тогда не лезь туда больше, иначе всё окончательно испортишь.
Я искренне не хотела ничего портить! И поэтому даже продержалась целых пять минут, то и дело прислушиваясь к звукам из той комнаты… но понимая при этом, что пожалею гораздо больше, если так и не увижу лица своего личного кошмара.
Выглянула во двор — Густав всё возился в сарае с машиной и, прихватив фонарик, всё-таки пошла в комнату.
Я ведь только издалека, из-за двери. Только одним глазком…
Но меня ждало разочарование — Густав натянул на голову пленника шапочку с прорезями для глаз. И хотя он сидел теперь привязанный к стулу и всё ещё не очнулся, подходить к нему было по-прежнему страшно. Некоторое время я смотрела издалека: на его рослую фигуру и широкие плечи, на свешенную к груди голову и крепкие бёдра, и не могла понять, что щекочет рёбра изнутри. Что поднимается откуда-то из глубины души — такое щемящее, тонкое и… Приятное? Испуганно обмерла. Разве такое возможно?
Но да, внутренняя щекотка всё усиливалась и, казалось, даже ладони загудели то ли от нестерпимого желания прикоснуться, то ли от далёких, похожих на миражи воспоминаний: ладонь скользит по ёжику коротко стриженых волос, по крепкой шее, рельефу мышц плеч и спины — так привычно и упоительно…
Зажмурилась, сгоняя наваждение. Что это? Воспоминания, фантазии?! Или та самая зависимость, о которой постоянно твердит Густав? Зависимость изнуряющая и пагубная, но непреодолимая, как жажда вдоха.
Ну что ж, я зависимая, да. Но я должна его увидеть!
Однако, едва я подошла к пленнику, как громыхнула входная дверь, и мне пришлось сбежать из комнаты.
Спешно собирали с Густавом оставшиеся вещи. Меня потряхивало, беспокойно пихался в животе малыш.
— Наташу будить? — скрывая виноватую нервозность, спросила я.
— Позже, пусть пока спит. Планы меняются. Мы едем с тобой на машине, так быстрее. По пути вызовем полицию. А Наташа останется здесь, сторожить гада.
— А она сможет?
— Вполне. Она, в отличие от тебя, послушная. — Бросил на меня красноречивый взгляд.
Я покорно опустила голову, но едва его силуэт скрылся в темноте за окном, снова бросилась к пленнику. Я должна. Должна!
На этот раз действовала решительнее: не стояла целую вечность у порога, не кралась на цыпочках, обмирая от ужаса, а сразу же подошла к нему. Он же связан и вообще без сознания, чего бояться? Но едва только потянула с его головы шапочку, как он распахнул глаза.
Я, кажется, заорала, впрочем, это не точно. Отшатнулась, выронив фонарь, и неуклюже завалилась в койку, не в силах шелохнуться: свет бил теперь мне в лицо и, ослеплённая, я почти не видела пленника, но ощущала на себе его прожигающий взгляд. Тут же ярко вспомнился недавний сон — чудовище без лица, с прорезями глаз, пышущими раскалённой… Лавой? Нет. Железом.
Железом? Раскалённым? Нет. Расплавленным!
Замелькали картинки: льётся по желобу алое железо, бурлит в огромных чанах, искрясь разливается по формам и пахнет так терпко и… Картинка сменилась вдруг видом бумажных птичек на верёвочках… И боль потери, такая ужасающе настоящая и нестерпимая, резанула по животу, словно ножом. Я задохнулась от непонятной леденящей паники за малыша, словно этот монстр уже забрал у меня его, уже меня его лишил. Всхлипнув, схватилась за живот…
