в жизни Таи. И я знал, что когда-нибудь это может стать проблемой, но точно так же и знал, что мы всё решим. Ведь так поступают взрослые люди, не незрелые личности, которые неспособны даже нормально поговорить…
У меня тоже масса недостатков. Взять хотя бы мой взрывной нрав. Сначала делаю, потом думаю. Тая просила быть более сдержанным, не совершать опрометчивых поступков, не делать глупостей, не ввязываться в сомнительные мероприятия. Как тогда с ней в «Инферно», как в том поезде, когда я накинулся на ее клиента, как в тот злополучный день, когда я нарвался на Турка и врезал ему по харе.
Но сегодня у меня опять сорвало планку. Когда я увидел свою недотрогу, о которой мечтал двое суток, в компании жирного борова Турецкого! Смотрящего на нее плотоядным, сальным взглядом, раздевающим ее до нитки!
Я слал ей чертовы сообщения, единственный вид близости, что был мне доступен в последнее время, а она не отвечала. Уже тогда я забеспокоился, но мне даже в голову не могло прийти, на какую премилейшую картину я наткнусь!
«Держись, Суворов, держись…» — уговаривал я сам себя, чувствуя, что кулаки сжимаются и хочу всё вокруг расколошматить, но, переводя дикий взгляд с наглой ухмылочки Турка на испуганную, вцепившуюся в край стола Таю, которая вскочила с места при виде меня, я медленно осознавал, что ради нее и только ради ее я сделаю всё возможное, чтобы никого тут не убить.
— Кофе. Черный, очень сладкий, со сливками, — огрызнулся я на официантку, прибежавшую к столику с меню, и она унеслась, спасаясь от моего гнева, словно бы накрывшего черной тучей пространство перед огромным панорамным окном. Через него я, собственно, и увидел Таю и Бориса. И гребаную охапку роз!
Держась изо всех сил, я степенно сел на стул, не снимая верхней одежды. Внутренности скручивало в узел, а кровь была отравлена ревностью, несмотря на то, что я прекрасно понимал, что Тая никогда бы не позволила притронуться к себе такому, как Турок. Опрокинув в рот принесенный кофе, ощутил, как прояснились мысли и пропало вспыхнувшее было желание прикончить Бориса на месте.
— Борис Сергеевич, ты не охренел вкрай? — задал риторический вопрос, не утруждаясь приветствиями, и глянул в Таю, осторожно примостившуюся на краешек стула.
Глаза у нее бегали, руки дрожали, сама на себя не была похожа. Вернее, такой я ее видел когда-то, в прошлой неправильной жизни, и думал, что никогда больше не увижу этот перепуганный вид умирающего лебедя, подбитого злодеем. И ничуть не радовало, что на этот раз причиной ее состояния являлся не я. Наша связь теперь настолько крепка, что позволяет чувствовать ее боль как свою.
Моей девочке больно. И если Турок обидел ее, то он, сука, пожалеет. Пусть я теперь, можно сказать, мелкая сошка, но друзья у меня остались. Да и дядя Саша по своим связям может помочь прижать Турка, не гнушающегося криминальными методами ведения бизнеса.
— Успокойся, милая, — подбодрил я ее, поцеловав холодные пальцы. — Мы с Борисом сейчас побеседуем, а потом поедем домой.
Тая не сразу сообразила, застигнутая врасплох своим испугом, чего я от нее хочу, но, когда поняла, не подхватилась с места и не ушла, как я рассчитывал, а, наоборот, осталась и стала мельтешить взглядом, смотря то на меня, то на Турка. Почему боится нашего разговора? Что она, на хрен, скрывает?!
— Здравствуй, Максимка, — наконец подал голос Борис Сергеевич, вальяжно развалившийся в кресле и с видом барина взирающий на нас. — Не ожидал увидеть. Разрушил наш тет-а-тет. А я думал, ты в командировке еще на день.
— Твои информаторы плохо работают, — с усмешкой ответил я ему, скрипнув зубами на слово «тет-а-тет». — Но в городе я или нет, не советую тебе подходить к моей девушке ближе чем на километр.
— Да что ты? Опять нос сломаешь, если что? — потерев покалеченный шнобель, Турок невесело улыбнулся, я же ощутил приятный зуд в костяшках, мечтая встретиться еще раз с носом этого урода.
— И не только нос. Тая, пошли. Я всё сказал.
Резко поднявшись с кресла, я подал ей руку и повел на выход, даже не оборачиваясь, хотя Тая и пыталась упираться, что-то бормотала, а Турок окликал меня, вызывая на разговор. Но я знал, что с ним бесполезно тратить время, а силы мне понадобятся для разборок с моей недотрогой.
— Максим, ну Максим, — умоляюще сложив перед собой руки, она продолжала меня тормозить. — Мы не можем уйти!
— Что такое? — обернувшись, я поймал ее в кольцо рук и прижал к себе, запуская ладонь под волосы, кладя на затылок и притягивая к себе упирающуюся девушку. Мою девушку. — Иди сюда, сладкая, хочу с тобой поздороваться.
Ледяные пересохшие губы встретились с моими, и я тут же наполнил их жаром и влагой, сплетая наши языки и воруя ее дыхание. Она вцепилась в меня с отчаянием, целуя так, будто мы не виделись год. А я никак не мог привыкнуть, что могу ласкать эти губы когда-то такой неприступной девочки и понимать, что она моя, моя…
Правда, не совсем. Какими бы сумасшедшими ни были наши поцелуи, их было катастрофически мало, чтобы утолить мою жажду. Я сгорал, реально плавился в котле ощущений, раздирающих меня на части. Оторвавшись от манящего рта, вгляделся в перепуганные глаза Таи.
— Ну что такое? Чего он наговорил тебе? Зачем ты вообще пошла с ним? — спрашивал по пути к машине и усаживая Таю на переднее сиденье. Усевшись за руль, не спешил трогаться с места. Нужно было всё обсудить.
— Максим, он говорит, что знает, кто в тебя стрелял. Надо вернуться, расспросить… Ты… — срывающимся голосом пыталась объяснить она. — Я боялась, что вы подеретесь, но теперь, раз ты успокоился, давай вернемся, спросим…
— Так, успокойся. Это раз, — твердо сказал я ей, обхватывая тонкие хрупкие пальцы. — Мы никуда не вернемся, это два.
— Как? Ты не хочешь узнать?!
— Конечно хочу. Но не от него.
— Какая разница, от кого? Это важно! Прошло два месяца, а у нас нет ни малейшей информации о той пуле! Вдруг покушение на тебя повторится! Ты не можешь быть настолько безалаберным!
Моя девочка злилась, и гнев делал ее
