которая смотрит на него испуганными глазами. У нее не завязаны глаза, и она плачет, когда он подходит ближе, пытаясь отодвинуться. Но, конечно, она не может. Веревка, удерживающая ее запястья, перекинута через крюк, и ее ноги едва касаются пола.
— Сейчас я собираюсь наказать эту девушку, — спокойно говорит Алексей, — чтобы донести до твоего сознания то, что я сказал. Мне нужно, чтобы ты поняла, Катерина, что твой муж не придет за тобой. Никто из них не придет. Они не придут, чтобы спасти кого-либо из вас. Твоя единственная надежда на выживание и твоя единственная надежда для твоих друзей и для этих двух драгоценных детей, это смириться с ситуацией, в которой вы оказались, смириться со мной. Она, — он указывает на Ану, дрожащую от страха на крючке, — твоя ошибка. Ты напала на меня, и теперь эти бедные девочки расплачиваются за это. — Он качает головой, как будто глубоко разочарован. — Твое упрямство — причина, по которой им больно.
Я хотела быть сильной. Я хотела быть смелой. Больше всего на свете я хотела защитить их. И когда Алексей начинает методично срезать с Аны одежду, не обращая внимания на ее рыдания и мольбы, я чувствую, как силы покидают меня до последней капли, оставляя ощущение пустоты и опустошенности, большей безнадежности, чем я когда-либо чувствовала в своей жизни. Раньше я думала, что достигла самого дна.
Но очевидно, что падать было еще дальше.
Я не утруждаю себя мольбами. Я знаю, что это не поможет. Чего хочет Алексей, так это чтобы я не умоляла и не плакала. Он хочет, чтобы я была молчаливой, уступчивой, послушной. Он хочет, чтобы я подчинилась, приняла его решения без возражений, и это одно из них. Если я буду умолять, если я буду спорить, если я буду сопротивляться, я сделаю только хуже.
Ана не смотрит мне в глаза. Она тоже не умоляет, как Саша, и ничего мне не говорит. Она висит там, опустив голову так, что ее подбородок почти касается груди, слезы капают на деревянный пол, когда она плачет, ожидая ударов.
Когда Алексей начинает, он не останавливается. Я хочу отвести взгляд, но заставляю себя смотреть на все это. Потому что он прав, это моя вина. Все это. Я позволила своим эмоциям взять верх надо мной, потеряла контроль, поддалась удовольствию дать отпор вместо того, чтобы сдержать свое слово и защитить тех, за кого я несу ответственность. И теперь я ответственна за нечто гораздо худшее.
Он опускает ремень, сильно и безжалостно, снова и снова, пока Ана не обмякает настолько, что я боюсь, что она потеряла сознание. Алексей не останавливается, не делает передышки, просто избивает ее, пока ее кожа не становится рубцово-красной, заметно покрытой синяками и украшенной лопнувшими венами. Наконец, тяжело дыша, он отступает назад, любуясь своей работой.
— Я мог бы поступить с ней жестче, — говорит он довольным голосом. — На аукционе она все равно ничего не стоит. Не так, как другая. Красиво, не правда ли? Такой чудесный красный. — Он протягивает руку, чтобы прикоснуться к ней, и Ана шарахается от него, как лошадь, укушенная мухой, крик срывается с ее губ.
— Я покончил с ней, — говорит он, бросая взгляд на охранника. — Уберите ее отсюда.
Я почти задыхаюсь от облегчения, охранник тянет ее вниз, практически вытаскивая из комнаты, когда она падает на него. Алексей даже не смотрит им вслед, вместо этого шагает к кровати и отбрасывает ремень в сторону, кожа скользит по полу.
— Через две ночи, — говорит он небрежно, — я буду устраивать вечеринку для потенциальных покупателей. Они придут сюда, чтобы посмотреть, что я могу предложить. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Он протягивает руку, хватая меня за подбородок так, что я вынуждена посмотреть на него. — Скажи мне, что ты понимаешь, Катерина, или следующей я притащу сюда жену Романо. И после этого…
Только не София. Мысль о ней на этом крючке, о ремне, безжалостно давящем на нее, угрожающем ее нерожденному ребенку, это слишком. И Аника или Елена… это немыслимо.
Я сделаю все, чтобы предотвратить это. И Алексей это знает.
— Я понимаю, — шепчу я.
— Если ты начнешь действовать, или бросишь мне вызов, или попытаешься сбежать или дать отпор, последствия будут по твоей вине. — Он строго смотрит на меня сверху вниз. — И помни, это будешь не ты, кто их понесет.
— Я знаю. — Я с трудом сглатываю, кивая. — Я понимаю, я обещаю. Я не буду… я буду вести себя прилично.
— Хорошо. — Алексей сияет, как будто мы что-то уладили между собой. Затем он тянется к пуговице своих брюк, и я вижу, что он твердый, как скала, и выпирает из ширинки. Меня тошнит от этого, потому что я знаю, что он возбудился от побоев, от порки Аны и Саши.
Я, конечно, видела, как Виктор заводился от моих наказаний. Но это не то же самое. Виктор знает, что в глубине души я хочу этого, что я получаю невообразимое удовольствие от прохождения этой грани боли и экстаза, от того, что принимаю его наказание и подчиняюсь ему. То, что он делает со мной, это игра туда-сюда, частью которой я являюсь, которая заканчивается удовольствием. Даже когда этого не происходило, даже в наши худшие моменты, он все равно всегда вытягивал что-то из меня, какую-то глубокую и развратную потребность, которую может удовлетворить только он, и он это знал.
Это было совсем не то. Не было ни удовольствия, ни симбиоза, ни игры. Это была просто пытка, просто боль, и это то, от чего Алексей получает удовольствие. Он садист в чистом виде, и это совсем не похоже на то, что я испывала с Виктором.
— Открой рот, царица, — говорит он, протягивая руку за пазуху брюк. — Я такой твердый, что могу лопнуть, и мне нужно место, куда я могу слить свою сперму.
Мой желудок переворачивается, но я не спорю. Теперь я знаю лучше. Поэтому я поворачиваю голову и открываю рот.
Когда он погружается, со стоном хватая меня за затылок и начиная трахать мое лицо, я чувствую, как последняя надежда, которая у меня была, улетучивается. Два дня до вечеринки. Я не знаю, будет ли он посредничать в сделках этой ночью, но если нет, то это ненадолго…
Я солгала.
Никто не придет, чтобы спасти нас.
И все наши жизни, какими мы их знали, закончились.
18
ВИКТОР
Катерина склоняется надо мной, ее губы касаются моей груди. Она обнажена, полностью обнажена, и ее соски тоже касаются моей кожи, твердые и заостренные, свидетельство ее желания. Но это не то, что меня больше всего интересует. Мой член, тяжелый и набухший, пульсирует между нами, кончик касается мягкой кожи ее живота и оставляет там след моего возбуждения. Я хочу схватить ее, погладить, наклониться так, чтобы я мог скользнуть в нее,
