Ксения вспомнила серьезное лицо Игоря Кунина, она понимала, что он рисковал свободой и даже жизнью, спасая Макса. Она высоко оценила этот мужественный поступок своего друга детства, который согласился ей помочь.
— Я сделал свой выбор, — добавил Кирилл более мягко. — Я вернусь в Германию как официальный представитель ЮНРРА. Недавно назначили нового председателя — это Фиорелло ла Гардия. Я вхожу в состав комитета, отвечающего за техническую сторону помощи беженцам.
Ксения только покачала головой. Она знала, что международная организация United Nations Relief and Rehabilitation Agency[22], финансируемая в основном американцами, приходила на помощь миллионам узников. Не такой судьбы она желала своему брату, но Кирилл уже вырос и теперь принимал решения самостоятельно, мало интересуясь ее мнением. То же в свое время происходило и с Машей — после многочисленных ссор она ушла из дому. Нужно научиться отпускать поводья и позволить тому, кто стал взрослым, самому выбирать себе путь, даже если на этом пути он набьет себе шишек. «Некоторые жертвуют своими интересами, чтобы вернуть свободу другим», — подумала она, ощущая давящую боль в сердце.
Он смотрел на нее с беспокойством, от волнения у него взмок затылок.
— Им повезло, что ты будешь работать с ними, Кирилл Федорович, — сказала она с улыбкой. — Ты исключительный человек. Это я воспитала тебя таким.
У Кирилла отлегло от сердца. Он не хотел огорчать сестру, но ему необходимо было ее одобрение. Приблизившись, он приложил палец к ее губам, но улыбка Ксении оставалась печальной. Она сидела в кресле, одетая в черную юбку из шерстяного трикотажа и кардиган с перламутровыми пуговицами, этот наряд молодил ее. Кириллу показалось, что никогда еще он не видел ее такой беззащитной, но догадывался, что причина ее смятения была не в нем.
— Через пятнадцать дней я буду в Берлине, — начал он не без колебаний в голосе. — Могу я что-либо сделать для тебя?
Кровь прилила к ее лицу. Она резко встала.
— Абсолютно ничего. Этот город превратился в склеп. Не думаю, что я туда вернусь.
Он стоял так близко, что его тело загораживало от нее солнце. В ее взгляде было все одиночество мира. Почувствовав, что ее тайна может быть раскрыта, Ксения отступила на шаг, но Кирилл уже схватил ее за руку.
— Ты такая бледная, просто ужас! Что ты скрываешь? Ты больна?
— Вот еще! С чего бы это? — воскликнула она, стараясь вырваться, но Кирилл держал ее крепко, подтверждая этим, что он тоже может быть упрямым, как и она. Да, упрямства Осолиным было не занимать.
Внезапно ее стошнило. Она, с трудом оттолкнув его, побежала в ванную комнату. Внутренности выворачивало. Спазмы долго не прекращались. Наконец она выпрямилась, униженная и раздавленная. Дрожащей рукой ополоснула лицо. В зеркале отразилось встревоженное лицо Кирилла. Его серые глаза метали молнии. Он протянул ей полотенце.
— Значит, здоровая, говоришь, — сухо произнес он. — Я требую, чтобы ты сказала мне правду.
Она промокнула лоб, щеки, вдыхая свежий запах чистого полотенца и пытаясь привести мысли в порядок.
— Я не больна, Кирилл. Я беременна.
Если бы она не была такой слабой, она наверняка бы рассмеялась, увидев, как вытянулось его лицо. Он молча проследовал за ней в салон.
— Кто отец? — наконец мягко спросил он, и эта мягкость вызвала у нее желание расплакаться.
Она поняла, что боялась его упреков, осуждающего взгляда судьи, готового вынести приговор, всех этих нотаций моралиста, контролирующего жизни людей. Хуже того, она боялась, что брат будет презирать ее или стыдиться. Можно восставать против обыденности, как Ксения Федоровна, идти не по проторенному пути и, тем не менее, испытывать глухой страх перед религиозными догмами, условностями, какой знают все женщины, кто хоть раз в жизни имел внебрачную связь.
— Отец, Ксения, отец, — ласково настаивал Кирилл. — Кто он?
— Макс фон Пассау.
— Тот фотограф?
Она кивнула.
— Это к нему ты ездила в Берлин?
— Хотела узнать, жив он или мертв.
— Надо полагать, что он жив и здравствует.
Кирилл старался шутить, но лицо Ксении было мертвенно-бледным.
— Он решил остаться в Берлине. Я не смогла его уговорить уехать.
— Наташа в курсе?
— Нет. Пока нет. Я не знаю, как сообщить ей такую новость.
Посерьезнев, он подумал минуту, прежде чем продолжить.
— Ты должна не мешкая поставить ее в известность. Чем дольше ты ждешь, тем труднее будет на это решиться. Ты должна сказать правду. Нет ничего хуже обмана… Наточка великодушный человек. Насколько я ее знаю, она не будет в восторге от того, что у ее брата или сестры отец немец, но я уверен, что это хороший человек, потому что другого ты бы не выбрала. Она поймет тебя, вот увидишь.
Он казался спокойным и не сомневался, что все в конце концов уладится, и Ксения почувствовала досаду. Разве он не знал, что существуют раны, которые никогда не заживают?
— Вряд ли она окажется такой понятливой, когда узнает, что этот немец является также и ее отцом.
От удивления Кирилл разинул рот. Он разом вспомнил о событиях того времени. Вспомнил себя в этом самом салоне, держащим Ксению за руку, в ее другой руке был маленький кожаный чемоданчик. Нянюшка умерла. Маша отдалилась. Ксения объяснила ему, что выходит замуж за француза, что они будут жить в этой красивой квартире и он будет учиться в одном из лучших парижских лицеев. Он помнил, какая тогда у Ксении была холодная рука. Большие окна в квартире, антикварная мебель показались ему шикарными. Муж сестры держался отстранение, но в то же время был предельно вежлив. Наташа родилась через несколько месяцев. Никто не усомнился в том, что ее отец Габриель Водвуайе.
— Боже, значит, ты уже была беременна, когда…
— Да, — перебила она. — Габриель знал это, но все равно хотел на мне жениться. Он оказался прекрасным отцом. С этой стороны его не в чем упрекнуть.
Не сговариваясь, они оба посмотрели туда, где когда-то были следы крови Габриеля на паркете и стенах. В тот день Кирилл постучал в дверь, когда раздался выстрел. К его большому облегчению, Ксения была жива, хотя и сильно побледнела. Открыв ему, она упала в его объятия.
Разве мог он судить ее? Что он знал о любви? В Лондоне у него были мимолетные интрижки с девушками, которые легко отдавались военному, постоянно рискующему своей жизнью. Военные романы имеют особый вкус. Вкус драмы, которая и определяет их скоротечность и искусственность. Смерть и страх смерти гасят чувства и сводят все к простому физическому удовлетворению. Отношения двух людей воспринимаются как защитный талисман. Думая, что это и есть любовь, человек сам себя обманывает, а потом настает мир, и два чужих человека, ничего не знающие друг о друге, не могут понять, что их связывало ранее, разве только стремление уйти от кошмаров войны.
