— Олег, остановись и выйди, пожалуйста, из машины, — тихо произносит Бестужев и машина через несколько секунд притормаживает. Слышу щелчок двери, хлопанье дверью со стороны водителя и тихое, я бы сказала хриплое:
— Хорошо, в чем-то я безусловно не прав. Точнее мы оба не правы, — Глеб с силой убирает мою ладонь от лица. — Я дал тебе снотворное просто потому что у меня нет волшебной таблетки, от которой пройдет любая боль. Я хотел, чтобы ты поспала. Тупо отрубилась перед обследованием, чтобы еще больше себя не накручивать. Я четко тебе говорил и неоднократно, что роспись — это не формальность и не фиктивный брак, — обхватывает одной рукой мой подбородок, поворачивая мое лицо к себе. — Считай это блажью, желанием, да чем угодно. Я так хочу. Ты мне нужна в качестве жены, а не донора какого-либо органа или из-за чувства жалости. Более того, ты это по-прежнему не признаешь, но в глубине души ты тоже хочешь вырваться из отцовского дома и уехать со мной. Пусть и пока не в таком ключе, как я, но хочешь. Я говорил, что не буду ограничивать твою свободу. Но, пожалуй, я ошибался. Буду. С тобой нельзя по-другому. Иначе получается шаг вперед и два назад. Твою бурную фантазию надо нагружать чем-то дельным. Но я не собирался ни раньше, ни сейчас, ни в будущем тебя к чему-нибудь принуждать и применять к тебе насилие. Я хочу, чтобы ты встала и не потому что испытываю чувство вины за прошлое. И я не буду сейчас поливать тебя с ног до головы ванильно-влюбленным сиропом, чтобы услышать в ответ, что ты любишь своего братца. Ты еще не в том состоянии, чтобы перестать со мной пререкаться. Я не могу и, как ты понимаешь, не хочу откромсать себе ноги, чтобы в полной мере понять то, что чувствуешь ты и как проходят твои дни, но я пытаюсь. Возможно, будь я на твоем месте, у меня тоже бы развилась в голове неясная хрень, повышенная мнительность и бурная фантазия о том, что все вокруг против меня, но в одном я уверен — я бы не молчал. Как ты сказала, у тебя есть прекрасная способность говорить, так вот — не молчи, Соня. Я — не провидец. Ты могла еще ночью спросить меня обо всем и не доводить себя и все вокруг до абсурда. Всего этого бы не было. Сегодняшний инцидент — исключительно твой выбор. Но я сделал для себя кое-какой вывод. Надеюсь, ты тоже.
Вновь отворачиваюсь к окну после длинной Бестужевской речи и желание разреветься вновь возвращается. Вот как у него получается говорить так, что у меня пропадает способность говорить и вообще мыслить? Вновь чувствую себя каким-то нашкодившим ребенком.
— Соня?
— Я тебя услышала.
— Это хорошо, что услышала. Другие не умели, это что ты имела в виду?
— Ты о чем вообще? — устремляю на него взгляд.
— Ты сказала, дословно не помню, что ты говорить умела, а другие — нет. Перед тем как, сказала про насилие. О чем ты говорила?
— Я такого не говорила. Хватит выдумывать чушь, — грубо бросаю я, в очередной раз отворачиваясь к окну.
Хватаюсь за цепочку из-за внезапного ощущения, что она меня душит. На самом деле она действительно перекрутилась, мне не показалось. Перекручиваю ее, хватаясь зачем-то за крестик. С головой у меня все же не все в порядке, я реально не помню, как сказала это Бестужеву. И ведь вырвалось как-то. Становится не по себе от дурацких воспоминаний и ощущения мерзости. А еще дико не по себе от того, что я ощущаю на себе прожигающий взгляд Глеба.
— Мы скоро поедем? — резко поворачиваюсь к Глебу.
— Уже, — не знаю как, но спустя несколько секунд на водительское место вернулся тот самый Олег и мы тронулись с места.
Проклятые мысли заполняют и без того разрывающуюся голову. А чувство вины за Варю разъедает. Не знаю за что ухватиться. Беру мобильник и, недолго думая, набираю ей сообщение.
«Прости, что подставила тебя. Я тебя верну и буду дальше доставать:) А если вдруг c моей головой все окажется хорошо — поедем вместе в Москву. Я без тебя не уеду. Сейчас я включу все свое обаяние и Бестужев растает. Не обижайся на меня, пожалуйста. Я все исправлю»
«Не обижаюсь. И не надо включать все свое обаяние, Соня. Думаю сейчас не время. Он действительно зол»
Зол, не зол, да какая разница, когда у тебя есть… грудь. Не знаю почему мне вдруг вспомнились слова Марты, что надо пользоваться тем, что дала природа. Всем можно, а мне почему нельзя? Хотя в принципе остается вариант, что Глеб просто так вернет Варю.
Глава 43
— Не увольняй, пожалуйста, Варю, — наимилейшим голосом произношу я, повернувшись к Глебу.
— Неправильная формулировка. Я ее уже уволил.
— Ну хорошо, верни ее.
— Нет, — ничуть не задумываясь, уверенно бросает Глеб, при этом не смотрит на меня.
— Ну, пожалуйста, Глеб, — прошу я, положив ладонь на его руку. Кажется, удивилась не только я, но и Глеб. — Она же действовала по моей просьбе.
— Это не играет никакой роли. Она не выполняет то, что я прошу.
— Как это не выполняет? А разве не она тебе сообщила где мы?
— Конечно, после того как я чуть не посадил ей телефон.
— Ну вот. Она лучший работник. И тебе помогает, и мне. На два, так сказать, фронта работает. Не успевает просто понять кого надо слушаться, чтобы не получить люлей.
— Она уволена. И точка, — безапелляционно бросает Бестужев.
— Ну, пожалуйста, Глеб.
— Я сказал — нет, — сказал, не сказал, а руку мою не убирает.
— А если я сейчас сниму лифчик и покажу грудь, ты не уволишь Варю?
— Ты серьезно? — наконец поворачивает на меня голову.
— Да, — осторожно отвечаю я.
— И перед многими ты снимала лифчик?
— Ни перед кем. Ты будешь первым.
— Мне не семнадцать, чтобы вестись на такое предложение, — жестко произносит Глеб, убирая мою руку.
— Но ведь ты призадумался.
— Призадумался о том, что у тебя действительно что-то с головой, раз ты с легкостью можешь снять лифчик при моем водителе.
— Я не собиралась это делать при нем, — обиженно бросаю я и тут же понимаю, что надо что-то менять. — Ладно, что мне надо сделать, чтобы Варя осталась?
— Слушаться меня.
— Она будет слушаться.
— Спишем твое тугодумство на хронический стресс из-за повышенной мнительности и придумыванием себе болячек. Меня должна слушаться ты. И доверять. И говорить.
— Хорошо.
— Что хорошо?
— Я буду тебя слушаться и доверять. Только не увольняй ее, пожалуйста. У меня кроме нее никого нет. Ну, из женского пола, — быстро поправлюсь я. Молчит. И опять не смотрит на меня. — Глеб?
— Я подумаю.
— А долго? Думать в смысле будешь. У Вари нет здесь жилья. Вдруг она соберется уже к нашему приезду.
— Значит распакуется, — спокойно отвечает Глеб, переводя на меня взгляд. — Забудь о Варе. И думай о себе. А если хочешь со мной поговорить, то я тебе задал вопрос, на который не получил ответа.
И не получишь. Хотелось сказать это вслух, но вовремя смолчала.
Все оставшееся время до клиники мы проехали молча.
* * *
Хотела бы я обладать такой же стойкостью и уверенностью, как Бестужев. Он, в отличие от меня, спокоен. У меня же перед дверью с табличкой МРТ заплясали руки. Я напоминаю себе эпилептика. Ну или просто припадочную истеричку.
— Успокойся, пожалуйста. Вспомни что-нибудь приятное, — слышу над ухом голос Глеба.
Легко сказать. Сейчас, кажется, что у меня вообще не было ничего приятного в этой жизни. Не знаю, чего Бестужев хотел добиться, когда взял меня на руки из кресла и посадил на какой-то диванчик для ожидающих. Легче от его слов и приобнимания моего плеча — мне не стало. Хуже всего, что, судя по часам, мы сидим тут пять минут. Всего пять минут, которые мне реально кажутся долбаной вечностью. Не помню, как я оказалась лежащей в МРТ гробу. По-другому назвать эту штуковину не получается.
Как я оказалась на свободе, а именно в другом кабинете, где меня осмотрел невролог, пока готовится мое заключение МРТ, я толком не поняла. В принципе куча вопросов, меня бы не нервировали, если бы я была одна в кабинете. Но когда рядом сидит Бестужев — это несколько напрягает. Но, с другой стороны, лучше быть с кем-то. Мужчиной-неврологом все не закончилось. Время, казалось, длилось вечно и мне порядком надоело все, что со мной делают. Это какой-то перебор. Слишком много обследований. Еще и кровь зачем-то взяли. Сейчас-то на кой черт? И ведь никто ничего не говорит. Правда, и я ничего не спрашиваю. Язык словно к небу прирос.
