Затем я забрался внутрь.
От антисептика я громко шипел, но принимал его, как и всегда, бл*дь. Иногда проходили недели, когда я не принимал ни одной. А порой были сразу три за день. В любом случае, долгие годы это было единственное настоящее чувство, которое я испытывал, еще до того, как встретил Бебе. Сейчас жжение все еще было там, как и боль, но почему-то моей ванне не хватало того, чего я так сильно хотел от нее.
Чувствовать себя живым.
— Что ты делаешь?
Я резко обернулся и увидел Бебе, стоящую в дверях с милой улыбкой на лице. Но она исчезла, когда она понюхала воздух, скорчив рожицу от вони антисептика.
— Здесь воняет, — сказала она, сморщив нос. — Хочешь, я открою окно?
Бебе прошла внутрь, прежде чем я успел остановить ее, попыталась дотянуться до окна, но споткнулась о белую пластиковую бутылку. Мое сердце остановилось, и я смотрел, как Бебе наклоняется и поднимает ее, словно в замедленной съемке.
— Что это? — тихо спросила она, поднося бутылку к носу и гримасничая, когда почувствовала запах остатков. — Это чертовски воняет.
— Бебе, — сказал я, погружаясь глубже в ванну, мое сердце в панике гоняло кровь по телу. — Пожалуйста, просто уходи.
— Я не уйду, — сказала Бебе, в ее голосе прозвучал намек на удивление, которое вскоре перешло в гнев. — Почему ты снова пытаешься избавиться от меня, Майлз? Я ни за что, черт возьми, не уйду.
— Уходи, — умолял я ее, мой голос срывался. — Пожалуйста, Бебе. Я не хочу, чтобы ты смотрела…
— Что там? — наконец спросила она. — Бутылка, Майлз. Она в ванне?
Прежде чем я успел возразить, она подошла ко мне, села на край ванны и понюхала воду.
— Это… — прошептала Бебе, ее глаза нашли мои. — Это антисептик?
Я ничего не ответил, просто закрыл глаза так плотно, как только мог, и пожелал, чтобы этот момент прошел.
Но в следующее мгновение я понял, что она скользит в ванну вместе со мной.
— Нет, — прорычал я, схватив ее за руки, когда Бебе ахнула. Жар и антисептик были для нее слишком сильными. Я ненавидел себя за то, что заставил ее сделать это, за то, что заставил ее пройти через все это гребаное постыдное дерьмо.
— Бебе, — умолял я ее, пытаясь вырваться. — Я остановлюсь, клянусь, просто выйди… Я не хочу, чтобы тебе было больно, сладкая, пожалуйста…
— Слишком поздно, — прорычала она в ответ. — Теперь, каждый раз, когда ты это делаешь, я присоединяюсь к тебе. И ты будешь винить только себя, если мне будет больно.
Я застонал от боли, но она забралась на меня сверху, моя белая рубашка прилипла к ее коже, когда она погрузила свое тело в ванну. Бебе извивалась на моих коленях, шипя от жжения антисептика, ее ноги обвились вокруг моей талии, эти крошечные гребаные стринги были единственным, что отделяло ее от моего налившегося члена.
— Бебе, нет, — умолял я ее. — Пожалуйста, убирайся на хрен.
— Нет, — сказала она. — Поцелуй меня, гребаный дурак.
Я поцеловал ее. Поцеловал ее с таким отчаянием, что это потрясло меня, и почувствовал, как она ахнула у моих губ, позволяя антисептику разъедать ее кожу. Я никогда не ненавидел себя так сильно, но страсть, которую испытывал к ней в тот момент, превзошла все остальные чувства. Я рванулся к ней, мои пальцы запутались в ее волосах, отчаянно пытаясь потянуть, притянуть ее, черт возьми, ближе.
— Майлз, — отчаянно вздохнула она. — Майлз, пожалуйста…
— Убирайся, — грубо сказал я. — Последнее гребаное предупреждение, Бебе. Тебе нужно убираться отсюда нахрен.
— НЕТ! — закричала она, и я закрыл ее жалобу поцелуем, отчаянно требуя ее рот.
А потом жжение от ванны прошло. Жар тоже исчез, моя горящая кожа теперь пылала по другим причинам, нежели ужасная вода, в которой мы находились. Бебе воспламеняла меня. Она была гребаной искрой, она зажигала меня.
Я поцеловал ее с абсолютным отчаянием, не пытаясь больше ничего скрывать. Бебе ответила на поцелуй с такой же страстью, впившись зубами в мою нижнюю губу с такой яростью, что выступила кровь. Она ахнула, когда почувствовала это между нами, но я не позволил ей отодвинуться. Продолжал целовать ее, захватывая ее прелестный ротик, пока она не взмолилась о большем.
— Впусти меня, — сердито сказала Бебе. — Впусти меня в свою гребаную голову, Майлз.
Мне было страшно. Кто знал, как она отреагирует, когда увидит все то ужасное, что было у меня в голове? Она никогда больше не посмотрит на меня так же, это уж точно.
Но сейчас, бл*дь, я не мог сопротивляться. У меня была великолепная женщина, трущаяся о мой член, и я отчаянно хотел обладать ею, требовать ее, учить ее гребаным манерам.
— Моя, — прорычал я ей в горло, мои пальцы нашли ее киску и сорвали стринги под водой. Она вздохнула, когда я сделал это, моя мокрая рубашка прилипла к ее коже и обнажила ее красивые, упругие соски под мокрым хлопком. — Я не отпущу тебя, Бебе. Я никогда. Бл*дь. Не отпущу.
Она подражала моим отчаянным движениям, вставая, а затем полностью опускалась на мой член, насаживаясь на его толщину, пока я не зашипел от соприкосновения ее киски с моим членом.
— Объезди меня, — прорычал я на нее, и она запрыгала вверх и вниз, разбрызгивая воду повсюду. — *бись на мне, сладкая, не смей останавливаться. Я, бл*дь, слишком отчаянно нуждаюсь в тебе.
Бебе поднималась и опускалась, доводя мой член до оргазма, который заставлял ее киску дергаться и спазмировать. Я мог сказать, как сильно она нуждалась в этом, как чертовски отчаянно она хотела моей спермы. Она стонала и задыхалась, когда я наполнил ее, наша кожа горела вместе от антисептика.
Я притянул Бебе ближе, ее тело горячо и плотно прижалось к моему, держась за жизнь, пока мы разливали воду по полу ванной. Она схватила меня за волосы, ее пальцы впивались в мою кожу головы, когда она, задыхаясь, трахала себя моим членом. Это был акт отчаяния, попытка приблизиться ко мне как можно ближе. Хотела ли она оказаться в моей голове? Тогда я позволил бы ей увидеть все это, если бы это означало, что она будет в моих объятиях столько, сколько я, бл*дь, захочу.
— О, Бебе, — прохрипел я. — *би меня. Оседлай меня, бл*дь, я хочу чувствовать тебя.
Она это сделала. Бебе скакала на мне, как будто это было все, что имело значение в мире, ее шипение переходило в отчаянные крики и мычание, пока она не рухнула на меня, ее оргазм застал ее врасплох так же, как и меня. Она собиралась остановиться, но я не мог позволить ей сделать это, не здесь и не тогда.
— Продолжай, мать твою, — прорычал я на нее. — Продолжай. Бл*дь.
Бебе издала отчаянный тихий стон, и я решил взять дело в свои руки. Я схватил ее за бедра и жестоко трахал ее пылающую п*зду, вкладывая в это все оставшиеся в моем теле эмоции.
Злость.
Боль.
Любовь, которую я испытывал к невинной женщине в моих объятиях.
Я показал ей все, как только взял ее, и я, бл*дь, не отпускал. Я трахал ее безжалостно, и с этого момента мы оба знали, что она полностью принадлежит мне. Она была моей.
— Не отпускай меня, — шипела Бебе, как и в первый раз, когда мы занимались любовью. — Пожалуйста, Майлз, просто не отпускай меня.
Я посмотрел прямо ей в глаза и вонзил в нее свой член, и она замяукала, закусив губу. Мы оба были в гребаном беспорядке, и я никогда никого не хотел так сильно, как ее. Я был помешан, одержим и поглощен ее красотой, грацией и чертовски зажигательной личностью, которая заставляла ее сиять.
— Ты останешься? — спросил я ее, балансируя на грани оргазма, так чертовски близко к тому, чтобы наполнить ее. — Ты останешься со мной, Бебе? Будешь ли ты трахать меня так, как мне нужно, детка?
— Да, — ответила она, задыхаясь, и мир на секунду замер. — Да, я буду твоей. Только твоей. Вся твоя. Навсегда, Майлз, навсегда…
Мой оргазм был чертовски жестоким, он пробивал стены ванной комнаты своей интенсивностью, наши стоны и крики эхом разносились по комнате и заставляли меня быть благодарным за то, что я владею всем этим гребаным этажом.
— Моя девочка, — прохрипел я, вгоняя себя в нее в последний раз. — Моя. Бл*дь. Девочка!
