на прощание оборачивается, и я читаю по губам.
- Мы любим тебя.
Пробуждение выходит тяжелым. Я то прихожу в себя, то снова проваливаюсь в забытье. Но потом я начинаю улавливать тихий голос, идущий будто издалека.
Успокаиваюсь и прислушиваюсь.
Это Алекс. Долго и ровно мне что-то говорит.
- … думал, привыкну – не получилось, и Сирия ничерта не помогла, - тяжелый вздох, - днем и ночью только о тебе…
Мне хочется улыбнуться, но тело совершенно меня не слушается.
- …не хотел больше к вам возвращаться, думал, устроюсь на нормальную работу, пару себе найду со временем, может, женюсь… - короткий смешок, сухие губы на моих пальцах, - а потом ты приехала, сказала «люблю», и все мои планы к ебеням…
У меня откуда-то берутся силы на то, чтобы открыть глаза. Веки неподъемные, но я стараюсь изо всех сил.
Алекс сидит совсем близко, держа мою безвольную руку в своих ладонях и опустив низко голову.
Я шевелю пальцами, и он резко вскидывает на меня взгляд.
- Проснулась?.. Ты как?
Пока не поняла, но уже чувствую, как вместе с сознанием возвращается боль. Не такая острая, как была до этого, но приносящая реальный дискомфорт.
- Больно? – хмурясь, спрашивает он.
В этот момент надо мной склоняются несколько врачей, среди них Сарматова.
- Не мешай, Алекс! – ворчит она, оттесняя того в сторону.
Он делает шаг назад, но руки моей не выпускает.
- Что с плечом? – еле ворочая разбухшим языком, спрашиваю я.
Больной руки я совершенно не чувствую.
- Пуля в нем застряла, вот что!.. Прямо в кости, еще немного, и пришлось бы сустав менять или вовсе руку ампутировать.
- Вытащили?
- Вытащили, только у тебя еще ключица сломана. Будешь в бандаже ходить…
- Это все?! – не верится мне.
- А тебе мало? – гремит над головой голос Алекса, - надо было, чтобы в голову прилетело?
Смотрю на него снизу вверх и не могу сдержать улыбки. Его сентиментальность рассеялась как туман, но я до конца жизни буду помнить, что он мне говорил.
Господи, как же я его люблю!
Глава 51.
Сарматова пытается выгнать его из палаты, но он наотрез отказывается отходить от меня хоть на шаг.
- Да у нее ветер в заднице! Отвернись – она же в окно сиганет и убежит!
- Пусть останется, - прошу тихо.
- Лежи, старайся не двигаться, - напутствует Сарматова после того, как мне вводят обезболивающее, и вместе с медсестрой выходят из палаты.
Мы с Алексом остаемся наедине. Он смотрит на закрытую дверь, а затем, оперевшись двумя руками в кровать по обе стороны от меня, надо мной нависает.
- Ты что творишь, Ирма?! Ты, бл@ть, что творишь?!.. Когда ты научишься меня слушаться?
- Эта пуля предназначалась тебе… Я тебе жизнь спасла, Грозовой…
- Мне радоваться этому? – радостным он не выглядит. Напротив, сжав губы в тонкую полоску, смотрит так, словно убить взглядом хочет.
Я же растягиваю губы в широкой улыбке. Знаю же, что без ума от меня, думал обо мне. Днем и ночью только обо мне.
- Я люблю тебя, - произношу одними губами.
Алекс резко выдыхает. Отталкивается руками от койки и отворачивается. Двумя руками растирает лицо и ерошит короткие волосы.
Медленно вдыхает и выдыхает воздух. Пытается успокоиться.
А затем, развернувшись, возвращается и присаживается около кровати на корточки так, что наши лица оказываются на одном уровне.
- Ты хоть представляешь, что мне пришлось пережить?
- Представляю, Алекс, - протянув здоровую руку, кончиками пальцев касаюсь щеки, - очень хорошо представляю.
Он ловит мою ладонь, разворачивает тыльной стороной к себе и прижимается к ней губами. Целует. Трется лицом.
- Что ты со мной делаешь, Ирма?..
- Прости…
- Прости?.. - усмехается горько, - как бы я жил, если бы Андрюха не снял Шумова, и тот успел бы всадить пулю тебе в лоб?
Думать об этом жутко, а сценарий вполне реальный.
- Это Андрей его… убил?
- Мы знали, где он… Андрюха к нему с тыла подбирался, но ты оказалась шустрее.
- Но он в тебя целился! Я что, должна была смотреть на это со стороны?!
Алекс лишь пожимает плечами, а у меня волосы дыбом встают. Он знал, что его, возможно, держат на мушке и продолжал тянуть время?!
- А как бы жила я, если бы… - вырывается у меня, но Грозовой договорить не дает, подавшись вперед, затыкает мой рот поцелуем.
Я представляю, как сейчас выгляжу. Бледная после операции, лохматая, с потрескавшимися губами и, наверняка, после лесного сафари, дурно пахнущая. Но Алекс вкладывает в поцелуй столько нежности, что я чувствую себя самой прекрасной и желанной.
Нас отвлекает звук открываемой двери. Прервав поцелуй, он упирается своим лбом в мой. А вскоре надо мной склоняются обеспокоенные лица дяди и Митрича.
Они оба будто постарели сразу лет на десять. А крестный еще и похудел. У обоих разбиты лица, ссадины заклеены пластырем. Дядя опирается на трость.
- Ну, что, Матросов?.. – спрашивает он, - грудью на амбразуру?
Мы с Алексом смеемся, а старики лишь качают головами.
- В рубашке родилась…
- Я знаю.
Уже третий раз я ускользаю от старухи с косой. Первый раз – в одиннадцать лет, когда родители в последний момент решили не брать меня с собой в поездку, из которой они так и не вернулись. И два раза – за последние два года.
- Валентин мертв, охрану его зачистили тоже, - присев на стул тихо рассказывает крестный.
- Проблемы будут?
- Решим, тебе об этом вообще волноваться не стоит, - отвечает он, - утром мне сообщили, что Толя с семьей спешно вылетел заграницу. Наверное, уже и не вернется…
Мужчины проводят в моей палате еще около часа. Дядя, сильно волнуясь, рассказывает, как все произошло.
Их ждали на трассе, стреляли по колесам машины, в которой были он и Митрич. Пока фура перекрывала дорогу, машину увели в лес. Валя требовал не просто расстрела, а публичной казни за смерть своего сына.
Видимо, ее свидетелем я чуть и не стала, когда увидела, как они стояли на коленях с заведенными за голову руками. До этого Шумовские успели положить нескольких наших. И положили бы остальных, если бы не появился Алекс. Ну, а следом, я…
- Героиня… - ворчит дядя, - убил бы…
-
