к квартире Ани по пути жестко приказав ребятам записи стереть и не отсвечивать. Оставалась надежда, что среди его людей нет кротов и самоубийц, способных маякнуть напрямую Хазару.
Тут страшная слава его старшего приятеля была Бродяге только на руку.
У двери Ани он выдохнул… И принялся ломиться. Сразу громко, сразу нахально, чтоб спугнуть этих куриц и заставить их кудахтать от неожиданности. Умение застать противника врасплох — это навык, оттачиваемый годами.
Конечно, девчонки могли забаррикадироваться и занять оборону, но Бродяга надеялся, что его Ляля не настолько сумасшедшая… Хотя, последний ее поступок вообще говорил об обратном.
Дверь открыла Аня, смурная больше обычного, но Бродяге было не до разгадывания ее выражения, больше заботило то, что Ляли в пределах видимости не наблюдалось. Он так ломился, что весь дом трясся, а его котенок почему-то не выскочила на шум. Спряталась? Испугалась? Или… Что-то случилось? Что-то с ней?
Сердце екнуло и замерло, ноги сами понесли мимо посторонившейся хозяйки квартиры в комнату, а там…
Ляля сидела на диване, выпрямившись и глядя на него своими огромными кошачьими глазами, с застывшим в них испугом.
Бледная, со следами слез на щеках, прикушенной губой… И рукой, закрывающей живот в извечном защитном жесте беременной женщины… Беременной…
Бродяга замер, разом забыв все злобные яростные слова, что готовы были вырваться из глотки. Словно по мозгам молнией шарахнуло, а сердце, и без того работавшее со сбоями, вовсе перестало биться. И это совсем не фигура речи была!
Бродяга сделал шаг вперед, второй, безмолвно спрашивая, веря и не веря, боясь и надеясь… Ляля подняла на него зеленый испуганно-напряженный и в то же время невероятно упрямый взгляд, сильнее сжала губы в ответ на немой вопрос… И кивнула едва заметно.
Бродяга в тот же момент рухнул к ее ногам, словно колени сделались мягкими, держать перестали! Он открыл рот, хотел что-то сказать, но из горла доносился только хрип.
Ляля тревожно глядела на него, все еще держась за живот, словно… Словно защищалась от него, Бродяги! Словно он, впервые за все время их знакомства был не защитой, стеной, за которой можно спрятаться, а чем-то опасным! Кем-то, от кого надо защищать себя и своего ребенка!
Бродяга на полсекунды представил, как выглядел, залетая в комнату только что. Напряженный злой взгляд, весь всклокоченный, из ноздрей дым, из ушей — огонь! Да тут даже здоровый мужик от страха обделается! А уж нежная маленькая девочка… Беременная… Его Ляля беременная… У нее там, внутри, ребенок. Маленький, совсем маленький. Беззащитный…
Бродяга протянул ладони, несмело, осторожно, словно боясь сломать, причинить боль неловким движением. Он тянулся, внутренне обмирая, опасаясь, что Ляля не пустит… Оттолкнет. Он напугал ее, урода кусок. Зверь. Вместо того, чтоб спокойно зайти, спросить… Влетел на парах своей ярости…
Бродяга понимал, что, если она сейчас оттолкнет, то он… Он отступит. Не будет настаивать. Просто уйдет, оставив ее здесь. А потом, когда Ляля успокоится, попробует еще раз. И еще. И еще. Столько раз, сколько понадобится, чтоб вернуть ее доверие, чтоб она опять чувствовала себя в безопасности. За его спиной.
Он уже готов был к ее отпору, готов был смиренно принять его, когда Ляля неожиданно убрала ладонь от живота, открываясь доверчиво… И положила ее Бродяге на голову. А второй рукой взяла тянущуюся к ней большую ладонь Бродяги и определила ее себе на живот. Объединяя таким образом их, троих, в одно, самое счастливое на свете существо. Цельное. Правильное.
— Марин, на секунду… — знакомый голос заставил моего гинеколога отвлечься и выглянуть из-за ширмы.
— Аня… — начала она, неодобрительно сведя брови, и я замерла, теперь уже полностью уверившись, что там, у двери, стояла именно она, Аня, нянька, а теперь и опекунша Вани, сына Тагира Хазарова.
— Марин, ты Василию Ивановичу говорила про меня? — перебила ее Аня нервно.
— Так… Одну минутку, простите, пожалуйста, — извинилась врач и вышла из-за ширмы. И тут же продолжила разговор с Аней, уже жестко так, строго, — Аня, ты же медик, понятие врачебной тайны тебе знакомо?
— А тебе? — агрессивно возразила Аня, — с чего он меня на неполный день перевел?
— Наверно, есть причины, ты не находишь, Ань?
— Это — мое дело, Марина, как ты могла?
— Аня, прекрати! Я никому ничего не говорила, — повысила голос врач, — ты не думала, что у твоего руководства опыт работы в медицине такой, что на троих нас хватит? Может, он сам догадался? По косвенным признакам, так сказать?
— Да по каким признакам? — завелась Аня, — у меня живот, как доска!
— Аня… — вздохнула гинеколог, — боже… Я даже не знаю, что сказать… Просто поверь, что живот — не всегда показатель. И вообще… Чего тебя не устраивает? Ты сохранять же планируешь?
— Конечно…
— Тогда вообще тебе не легкий труд и неполный рабочий, а больничный надо. Хочешь, нарисую? Тебе сейчас вообще ни к чему отрицательные эмоции, самый непростой период, должна бы понимать. Твой начальник тебя бережет, если уж сама не собираешься этого делать…
— Марин… Я не хочу, чтоб узнали… Раньше времени…
— Аня, в любом случае, через пару месяцев все будет очевидно даже полному дебилу, я не понимаю тебя…
— Тебе и не нужно.
— Не надо так со мной разговаривать.
— Черт… Марин, прости. Я на нервах. Ванька еще сегодня со школы ко мне сразу, что-то у него там случилось… Хорошо, что мне позвонили, а не отцу его…
— Аня, — голос врача потеплел, — я тебя сто лет знаю. И знаю, как ты можешь загнаться… Прекращай. Для ребенка это вообще не полезно. Все вопросы спорные лучше отложить на второй триместр. Или совсем отложить. Тебе позитивные эмоции нужны, а ты мотаешься по этажам, как бешеная белка, и сутками дежуришь. И Ванька твой жару дает, засранец…
— Нет, он хороший… — Аня с такой нежной интонацией это произнесла, что я тоже невольно улыбнулась, несмотря на совершенно шокирующую информацию о ее беременности.
Врач чуть понизила тон, и они с Аней принялись оживленно шептаться, а я откинулась на спинку гинекологического кресла, только теперь осознав, что до этого напрягала и вытягивала шею, словно черепаха из панциря.
Новость о беременности
